Золотое дно (сборник) - Страница 15
жалко было глядеть на него. Коля База, замотавшийся
в простыню, походил на мумию.
Герман, ошалелый, вышел на волю, и его качнуло
горячим воздухом, напитанным морем, даже почудилось
поначалу, что нет кругом ни единого комара. Подумал:
вот где спать надо. Дул русский ветер с горы, и море
успокоенно ворчало, облизывая песчаную кромку и ос
тавляя на ней заплески. Волна, белая и мелкая, как
обрывки песчаной бумаги, путалась в сетчатой стене.
Привычным глазом Герман обежал ловушку и увидел
в капроновой завеске острые черные рыла, которые по
рой вскидывались отмелой волной: это висели семги, на
51
приливной воде попавшие плавниками за ячею. Германразогнул голяшки сапог и зашел в промоину у крайней
береговой сетки, где, запутавшись передним крылом,
лежала семга, похожая на еловую плаху. На отливе
можно было, наверное, пройти рядом с нею и не заме
тить, так ловко спина рыбы сливалась с черными мор
скими заплесками и травой, и только острый глаз ры
бака за добрых сто сажен способен разыскать семгу
в тайнике.
Две рыбины Герман отнес в ледник, положил на
спекшийся ноздреватый лед, покрытый тусклой мертвой
чешуей, а третью оставил возле поварни на колченогом
столе. Сашка все так же метался во сне, и комары за
висли над ним непрозрачным гудящим столбом; тут и
глядеть было страшно, а не то что лежать и страдать.
Герман постоял у изголовья, и ему стало жаль молодого
напарника. Он разбудил Сашку, потянув с нар за ногу,
тот поднял опухшее лицо, беспамятно моргая круто
загнутыми ресницами, но, поняв, кто стоит перед ним,
живо вскочил, протирая глаза.
— Давай, уху заваривай. Хватит страдать. Я тут
свежины добыл, — буркнул Герман и пошел прочь.
Тут очнулся и Коля База, размотался из простыней.
Он потер литую плоскую грудь с едва заметными шо
коладными сосками, почему-то сразу снял со стены би
нокль и вышел на обрыв. Герман поглядел на него,
пожал плечами и снова принялся рушить семгу на
крупные звенья. Рыба была арбузной спелости с едва
заметным морошечным отливом под перьями и в брюш
ке, где нагуливался запасной жир, который семга бе
регла для долгого пути по северной реке, чтобы за сотни
километров забраться в верховья, в студеные витые
воды, в глубокие ямины и там разродиться. Лоб у рыбы
был костяной, словно окрашенный жидкой черной
тушью, и на этом мрачноватом цвете выделялись изум
рудные ободки вспученных глаз.
«Этой рыбы каждый хочет», — повторял про себя
Герман, разделывая семгу, а Сашка, запалив костер,
тут же у озерка промыл звенья и спустил в кипящую
воду. Рыбацкий быт, как и сам промысел, за сотни лет
мало чем изменился, его не коснулась всюду проникаю
щая цивилизация, и даже в двадцатом веке уху варят
так же, как и в семнадцатом столетии: никаких специй,
52
никаких добавок, которые могли бы притушить золотистый семужий жир и легкий, едва уловимый запах моря
и ворвани, — только кипящая вода, соль и рыба круп
ными звеньями, килограммов пять-шесть, и голову с
черным костяным лбом — тоже туда, и студенистые, в
зеленой радужной оболочке глаза, и песчаного цвета
крупную печень, и жабры. Все эти черева — внутренно
сти, настоявшиеся в бурлящей воде, куда как вкусны,
даже приятней самого рыбьего мяса, которое, выварив
шись, неожиданно линяет, становится желтым и сухим.
Думали пообедать в тоньской избушке, но с веселой
воли, обвеянной легким теплым ветром, там показалось
особенно уныло и сумрачно, словно из радостно цвету
щего лесного луга вдруг вступили в мрачное глухое
суземье с редкими оспинами неба над головой, где и
крохотная птичка не прошуршит крылом и не вскрикнет,
пугаясь. Да к тому же в избушке стоял комариный стой,
и все с понятным и мгновенным удовольствием сошлись
на том, что почему бы не поесть на угоре, лицом к мо
рю. Стол и обе скамейки вытащили на улицу, с каким-
то неожиданным весельем устраивались, понарошку
падая спиной на землю и задирая ноги, а потом снова
воюя за лучшее место, чтобы лицом обязательно к морю
и видеть все, что творится там, посреди пляшущих волн,
да чтобы первому заметить, кто идет по заплескам в их
сторону, и тут же угадывать, желанный гость иль нет.
— Дай-то бог, а рыба в море есть. Есть рыба-то, —
вдруг сказал Герман, повеселевший, с искрами света в
глазах: рыба шла, а значит, можно жить, оттого и серд
це сладкой патокой смазано и до поры до времени за
таилась, притухла в душе тоскливая досада. Ильинская
семга вот-вот должна подвалить, она крупная, жирная
такая, тяпухи дай бог, просто так ее не возьмешь.
А иной раз по двадцать три килограмма попадет, такая
дурила: лежит, в завеску улипиет зубами — думаешь,
коряга иль бревно. Рыбинка так рыбинка, есть на что
посмотреть.
Тут Сашка приволок большую голубую миску с ухой,
поверху на полпальца янтарный жир, потому уха даже
не парила,' и весь жар затаился в глубине, но попробуй,
хвати ложку с жадностью, тут и выскочишь из-за стола
с распахнутым ртом и слезой в глазах. Намерились есть
долго и сытно, потому как не поешь, так и не порабо-
53
таешь, а едят на' тоне лишь однажды в сутки, как приведется, но, правда, потом раз пять чай пьют, заедая
остатками холодной рыбы, порой часа в три ночи — ведь
у моря все сместилось: и утро, и день, и ночь — таков
круговой семужий промысел. Но не получилось разме
ренного обеда: вдруг откуда-то родился повальный
комар, и ложку до рта не дотянешь — отмахиваться
нужно, да и в чашку густо западала эта гнусливая не
чисть. Поначалу пробовали ложкой вытряхивать кома
ров из миски вон, но — пустая затея. Сразу вспомни
лось, как едят на сенокосах: там комаров поверх супу
толсто и их бесполезно доставать, потому как на их
место тут же свалятся новые. Обычно на пожне едят и
приговаривают: «Ничего, жирней будет. Тоже мясо...»
— Ничего, уха жирней будет, — сказал звеньевой,
и все охотно поддержали его шутку, только зеленые
Колькины глаза, лениво обегающие море, вдруг насто
рожились, и ложку парень отложил в сторону, вынул
изо рта обсосанное рыбье перо.
— Вроде есть...
Все оглянулись и увидали, как возле сетчатой стены
будто кто ударил резко поленом по воде, потом светлой
сердитой дугой выплеснулась рыба и тут же затабани-
ла хвостом, видно, хотела уйти на волю.
— А ну, беги! — прикрикнул Герман. — Сашка — с
ним, столкните карбас. А то уйдет...
Парни вскоре вернулись и принесли две семги, ко
торые объячеились, и потому на серебристой груди от
печатались глубокие продавлины, и если распотрошить
сейчас рыбину, то можно увидеть, как в том самом мес
те багрово зажглось мясо.
— Положи в ледник. На еду есть, — бросил Герман,
даже не оглядывая сёмог. Сдавать их в план нет смыс
ла, примут третьим сортом, дадут за них гроши, так
лучше съесть, тем более, что питаться чем-то надо.
Так и не пришлось толково похлебать ухи: еще по
разу потянулись к миске, да с тем и отложили ложки
в сторону. Сашка притащил строганую плоскую доску
с горой отварной рыбы, но к ней никто не притронулся,
только Коля База порылся в мясе, отыскивая глаз, по