Золотое дно (сборник) - Страница 10
Налетом, саженными шагами влетел на поветь, там в
прохладных сумерках наткнулся на мать, непривычно
припал к ее морщинистой шее, погладил по пепельным
паутинчатым волосам, удивляясь себе и волнуясь, потом
так же без слов убежал в избу, полный сил и лихора
дочного возбуждения.
4
Сашке Таранину хотелось бы рубаху белую нейло
новую надеть да с парнями по деревне пошататься, по
ка на море штормит, а то, как стихнет да пойдет рус
31
ко когда свежего человека увидишь.
Норовил Сашка сбежать, но только баба Поля над
душой стояла: выгоревшая вся и сухая, как мутовка
для киселя, три юбки болтаются по-цыгански вкруг ро
гатины ног, щеки присохли к скулам и рот ввалился,
но в круглых совиных глазах живет постоянный смех.
Нынче баба Поля по самую грудь мокрехонька, даже
сивую голову с крохотной косичкой умудрилась промо
чить: возится старуха у ванны, моет пустые бутылки,
которые скопились за год. Раз в летний сезон заходит
в Вазицу лихтер специально за стеклотарой. Вот и
нынче обещался прибыть — в рыбкооп звонили из Ар
хангельска,— а потому вся деревня сегодня мыла по
рожнюю посуду, которая копилась на чердаках, пове
тях, а у Тараниных — прямо на замежке у гряд, в
больших фанерных ящиках. Это зятья да сыны как на
едут, так и насыплют посуды, словно у себя дома в
больших городах им выпить не позволят.
— Куда стропалишь?— косила она зорким глазом и
стирала тыльной стороной ладони мокроту под носом.—
Вина сколь выжорали. Ты ловчей складывай-то, лов
чей.
Сашка во второй воде полощет бутылки и пихает их
в мешки. Они неровно лезут, звеня боками, оседают, ме
шок шевелится, и кажется, что в нем сидит скрюченный
человек.
— Не пили бы, так и на хлеб бы не было. А тут и
на масло хватит,— откликнулся Сашка, невольно пока
зывая два лопатистых зуба, которые не может прикрыть
верхняя короткая губа.
Грех для Сашки эти зубы, оттого он чаще всего
молчит, смотрит на людей исподлобья большими ко
ровьими глазами, в которых застыли обида и упрямст
во. И, может, по этой причине, когда Сашка остается в
одиночестве в своей боковушке, он часто глядится в
круглое карманное зеркальце и, расшатывая передние
резцы, мечтает, что, когда заведутся у него свои де
нежки, то он обязательно побывает в Архангельске, вы
дернет эти кусачки и вставит золотые, с желтым негас
нущим светом, какие видел у Тимки Закелейного, ког
да тот пришел с загранки.
— Дурак ты, Сашка. В кого такой дурак-то? В де
какой ты дурак.
— А чего я такого сказал?— огрызнулся Сашка и
для острастки громыхнул мешком с бутылками. Баба
Поля сразу всполошилась:
— Ой-ой, лешак окаянный, всю посуду-то у меня
перебьешь! Ведь деньги плочены. Вот сколько денег
ухлопали, это все бы да в дело.
У бабы Поли над верхней губой черные усы, где-то
опять сумела вывозиться^ в саже, и передник у нее как
голенище кирзового сапога... Уж никто бы ныне из
старых архангельских подружек не узнал в ней бывшую
купеческую дочь, так обдеревенилась она и все замашки
и привычки крестьянские впитала в себя.
— Глаза-ти вовсе на улице оставил. Ведь большой
уже. А ему все бы бегать, все бы бегать,— бубнила ров
ным несердитым голосом.— Склал бутылки, дак поди,
Германа понаведай, узнай, когда на тоню побежите.
А не станешь слушать, высуну живо к матери в город,
живи там.
Тут калитка отшатнулась, и шерсть на рыжей лай
ке встала торчком. Собака вопросительно ойкнула, мол,
кого там леший несет не ко времени, и насторожила
лохматый загривок. По мосткам направлялся солидный
мужчина в костюме из хорошего светлого материала —
как сразу прикинула баба Поля — и в соломенной про
зрачной шляпе. Старуха вытерла руки о подол, не
сделав их ни капельки чище, если не загрязнив еще
больше, и шагнула навстречу, протягивая ладонь. Б а
ба Поля держала руку на весу, но не решалась подать
первой. Гость неловко и торопливо коснулся повыше
бабкиного локтя и затеребил ситцевую кофту, словно
бы вытирая о нее пальцы.
— Баба Поля, Полина Кондратьевна, вы все преж
няя, и годы вас не берут.
— Иван Павлович, осподи!— всплеснула руками
старуха и сразу замялась, не зная, как поступить и что
сказать далее; спиной она прикрывала цинковую ванну
с бутылками: еще подумает гость, что она по всей де
ревне собирала.
— Чей парень-то, не ваш ли?
— Запоздали мы на таких. Внучек...
— Хозяин-то дома?— спросил гость, вглядываясь в
36
нулась прорезная занавеска и вроде бы кто подсматри
вает в дырочку узорного цветка. Иван Павлович насто
рожился, прислушался длинным вялым ухом, не стук
нут ли двери, не скрипнут ли половицы, но все было ти
хо. — Хозяин-то дома? — переспросил он.
— А где ему быть-то,— поколебавшись, ответила ба
ба Поля и крикнула пронзительно:— Хозяин, до тебя
гость тут! Слышь, Гриша, спишь, што ли?
Дверь сразу распахнулась, словно Гриша Таранин
спал в сенцах на полу, и в проеме появился бодрый ру
мяный старик.
— Кто тут до меня?— спросил хитровато и выжи
дающе, пряча светлые дробинки глаз под клочья бровей
и как бы становясь временно незрячим.
— Чирок?— тихо позвал Иван Павлович и шагнул
навстречу, словно бы намереваясь обнять старика.
— Сосок, Ваня?— громко узнал Гриша Таранин и
легко сбежал вниз. Они оказались вдруг одинакового
роста, но сухонький хозяин перед оплывшим гостем вы
глядел помладше.
— Помнишь, как тебя дразнили? Бывало, спросят,
какие птицы есть, да. Ты и начнешь: утка, лебедь, крив-
ка, крохаль, кулик. Всех назовешь, а про чирка всякий
раз забудешь будто. А тебе и напомнят. Смеху тут
сколько,— снисходительно похлопал по плечу Тяпуев.
— А вас-то, да...— что-то хотел припомнить Гриша,
но замешкался, проглотил слова.— Проходите, чего мы
тут встали. Бабка, ты бы самоварчик нам спроворила —
такой гость. Давно в родных местах?
— Со вчерашнего вечера.
— Ну да, ну да...
— Матушкину могилку решил понаведать. Тут мой
корень, весь тяпуевский род в голубом городке лежит.
Душа просит, поехал. Да... Ну а ты-то как, старая гвар
дия?—помешкав, спросил Иван Павлович и, уже скуч
нея, оглядел хозяина, его мешковатые брюки с пузыря
ми на коленях, ноги в толстых шерстяных носках и сит
цевую рубаху с узкой кожаной опояской.
— А чего я-то. Дети, слава богу, выучены. Одна
Дочка институт на учителя кончила, другая по медицин
ской части пошла, сын в Германии офицером служит,
А у тебя-то долгой ли отпуск?
37
стыдясь своего нового положения, ответил Тяпуев, осо
бенно болезненно почувствовав, что он нынче никто.
Нынче он просто пенсионер Иван Павлович Тяпуев. И
потому, раздражаясь, добавил:— Оставляли, уговарива
ли поработать — ушел. Сам знаешь, какая была наша