Золотое дно. Книга 1 (СИ) - Страница 69

— Дядь Андрей!.. — Она нашла его возле прорабской. — Дядь Андрей! Помоги… полдня колотимся… а своя работа стоит. У нас ведь щит, великое дело! Я стропальщицей стояла — и твой блок испортила, бадью уронили, — врала Таня. — Не сердись, дядь Андрий… Ты же добрый, помоги.

Валеваха, к ее удивлению и радости, тут же согласился. Он даже обнял Таню. Он все, конечно, понял, взял с собою троих парней, и они пошли. Увидев Валеваху, Хрустов выпрямился, высокомерно усмехнулся, готовый к любым оскорблениям. Но Валеваха спокойно сказал ему:

— Иди, Спиноза. Мой участок, исправлю.

Хрустов, словно не слыша его, продолжал долбить ломом, собирать осколки и пыль, шмыгая носом, чихая, как кот на свету. Таня грустно усмехнулась. Почему он не хочет уходить? Ломы звенели, попадая в арматуру, высекая красные искры.

— Ну, давай, давай! — погнал Валеваха Хрустова, толкая в спину.

Лева бросил уничижительный взгляд на Таню и побрел. За ним остальные.

И глядя, как они лезут по железной лесенке вверх, глядя на подошвы их сапог, Таня поняла, что любит его одного, Левушку, этого загнанного, смешного, может быть, немного легкомысленного парня, нелепого, с жидкой бородкой… Ничего, отрастет и большая! Она лезла вслед за ними к синему горячему небу, и думала о том, что все ее мысли о предопределенном одиночестве или других мужчинах — увертка души, намертво захваченной Хрустовым.

Поднявшись к щиту, Таня уяснила это в себе окончательно и как-то обмерла нутром, опустилась в сторонке на теплые доски, закапанные черным машинным маслом. Она сидела, глядя вниз, на кланяющиеся краны, на залитый ярким сизым светом котлован, на малиновые шары электросварки, похожие на цветущий татарник, сидела — и словно летела куда-то в сторону.

— Ты! Ну-ка отсюда! — крикнул Хрустов девушке. — И каску надень!

Таня удивленно вскинула влюбленные глаза.

— Выше же… нет ничего, — тихо ответила она.

— Инструкция выше нас! И все! Работать надо, Телегина! Трудиться!

Он отвел дергающийся взгляд. Таня поднялась, надела каску и медленно побрела к своему рабочему месту. «Выше же нет ничего, Левушка, — думала она, улыбаясь. — Только небо». Если бы он окликнул ее: «Таня!», она бы ему на шею бросилась…

Впрочем, в этот день Таня ничего толком и не делала — все валилось из рук. Ее поругивала Люда-хакаска. На Таню косились. Но она все равно была безропотно счастлива. «Будь что будет дальше!»

И даже вечером, в общежитии, когда Таня снова вспомнила о своей бедовой старшей сестре, подумала: «И у нее наладится… Встретимся, когда не стыдно будет, когда все звездочки в небе будут наши».

И даже ночью, услышав, как плачет Людка-курносая, она не огорчилась — все к лучшему, отболит у девчонки — найдет достойного друга.

И даже во сне увидев перевязанного бинтами с ног до головы Хрустова, она улыбалась: «Все твои раны заживлю».

И даже утром, заметив в проезжающем автобусе сидящих рядом Хрустова и Машу Узбекову, Таня сказала самой себе: «Это только кажется, что они рядом, они за тысячи километров друг от друга».

И даже подойдя — в который уж раз — к мрачной плотине, перегородившей Зинтат в горах, к ее огням в утреннем зеленоватом тумане, к туче ворон, Таня подумала: «А ледохода, может, и не будет? Растает на солнце да и испарится. Вот будет весело!»

Люди всегда пророчествовали, и счастливые, и несчастные. А бывало, и путали счастье с несчастьем, как подчас ледяная кружка может показаться рукам горячей…

ЛИСТОК О ВРЕМЕННОЙ НЕТРУДОСПОСОБНОСТИ № 252.

БОЛЬНОЙ — ВАСИЛЬЕВ АЛЬБЕРТ АЛЕКС.

ДИАГНОЗ — АСТЕН. СИНДРОМ, КРАЙНЕЕ НЕРВ. ИСТОЩЕНИЕ.

ВЫДАН С 12 АПРЕЛЯ…

В БУХГАЛТЕРИЮ НЕ ПРЕДЪЯВЛЕН.

ЛИСТОК О ВРЕМЕННОЙ НЕТРУДОСПОСОБНОСТИ № 299.

БОЛЬНОЙ — ВАСИЛЬЕВ АЛЬБЕРТ АЛЕКСЕЕВИЧ.

ДИАГНОЗ — ОСТР. СЕРД. НЕДОСТАТОЧНОСТЬ.

ВЫДАН С 21 АПРЕЛЯ…

В БУХГАЛТЕРИЮ НЕ ПРЕДЪЯВЛЕН.

Уважаемые марсиане и все прочие, кто захочет доподлинно узнать, как же спасли будущую ГЭС в Саянах от грозной опасности зимой 1978–1979 года от Р.Х. и какие при этом случились огромные разрушения и людские потери, — дочитайте последние семь глав. (Тоже мне, Лев Толстой!.. — Л.Х.)

Наступило 27 апреля. Здесь автор попытается писать сразу обо всех героях нашей летописи — подошел тот срок, когда судьбы тысяч людей сплелись более чем ощутимо. На работе и дома все словно жались друг к другу: ежечасно узнавая новости, мгновенно передавали по цепочке хоть малейшую радостную весть (Васильев что-то придумал! Москва нас поддержит! Заграница нам поможет, ха-ха! — вписано позже.) и затемняли подробностями пугающие слухи, иронически раздувая их, преувеличивая их грозность, делая малодостоверными…

Не бог сидел за столом в Управлении строительства Ю.С.Г., а желтолицый от бессонницы Васильев, вцепившись обеими руками в край стола, нажимая добела на него сверху большими пальцами. Супротив курил и ежился Понькин. Они молчали, пережидая, когда выйдут из кабинета Люся и Марианна Михайловна.

— Ой, напазили! Ой, надымили! — секретарши откинули форточки, бегали взад-вперед, размахивая газетами, выгоняя сигаретный дым. — Как вы тут дышите?..

Васильев и Понькин вяло усмехнулись. Только что закончилось заседание, два десятка человек быстро обменялись мнениями и разъехались.

— Синё… стен не видно! — продолжали ругаться женщины, может быть, инстинктивно переводя внимание начальников на бытовые мелочи. — Окна пора мыть, Альберт Алексеевич. Май же на носу. Когда нас сюда пустите? Днем надо, когда солнце… быстрее высохнет.

— Вымоете еще, — пробормотал Васильев. — Если воды хватит.

Ну и юмор. Понькин преувеличенно сварливо набросился на женщин:

— Хватит балаболить. Некогда! Откройте сразу все окна — пусть просквозит.

Хлопнула рама, задребезжало стекло — со стола по кабинету понесло бумаги, секретарши метнулись их ловить, пришлепывая ладонями к животу, коленям, краснея и пугаясь васильевского гнева. Но он безучастно смотрел мимо них. Главное, кажется, сделано. Он был прав, не разрешив разобрать краны, высоченные краны КБГС. За месяц эти краны нарастили столбы плотины аж на десятки метров. И спасти их можно теперь, всего навсего уведя за те же столбы, которые они сами воздвигли, за серые гигантские четырехгранники. Там крутятся монтажники Алехина. Между столбами они накидают бетонных балок, получится вроде ворот, и льдины не доберутся до нежных железных ног кранов.

— Вы с самого начала имели в виду этот вариант? — спросил сегодня Алехин, радостно гладя на Васильева. — А я думаю — чего спокойно ходит человек?..

Рано на рассвете, под сочнозолотистым весенним небом Васильев уже побывал над водосливной частью плотины, смотрел на ТУ сторону. Казалось, на глазах всплывает эта гора льда. Дул ветер, как в аэродинамической трубе, трехсот-трехсотпятидесятиметровый грязнозеленый молот готов был стукнуться в тонкую бетонную преграду, а пока что, сжатые друг другом, льдины скрипели, трещали, взрывались. В воздухе метались дикие утки — откуда-то уже прилетели, длиннокрылые, голодные…

Но Альберт Алексеевич был спокоен. Даже то, что хвастливые хрустовцы с помощью Туровского не успели поднять свой шит на тридцать седьмой опасной секции до максимальной высоты, уже не пугало его. Первый удар щит примет на себя, а если голубое мокрое крошево и перевалит через него, не страшно, железную каракатицу — УЗТМ — из-за столбов тоже не унесет…

А почему не успели хрустовцы — бетона не хватило! Теперь уже можно честно рассказать: в ожидании высоких гостей из Москвы, в эти напряженнейшие для стройки дни Титов и Понькин распорядились построить на въезде в Виру гигантскую стрелу из бетона, символизирующую порыв века. Как-то мимо Васильева прошло это идиотское распоряжение.

Не можем без показухи. Павел Иванович, который сегодня доложил об стреле, пухлощекий, с брюхом, в зеленой военной рубашке, вздыхал, ожидая гневных слов от Васильева. Но тот молчал.