Золотое дно. Книга 1 (СИ) - Страница 68
И может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной».
Таня вышла из кино расстроенная. Она забыла, что надо горбиться, чтобы к ней не приставали. Она боялась условно-освобожденных, «условников» или, как их называют в Сибири, «химиков». В последнее время много понаехало. Поэтому, когда ее фамильярно потрогали по плечу, она вскрикнула.
Но это оказался толстый, добродушный Валеваха со своей женой. Они смеялись, глядя на Таню. Она проработала у Валевахи в бригаде всего неделю — и ее перевели к Хрустову.
— Ой, изменница! — Валеваха шутливо облапил бывщую работницу. — Що не веселая? Идем к нам у гости?
Таня неожиданно согласилась. Этот грузный дядька ей нравился — простой, забавный…
(Вырвано листов 5 — Р.С.)
…у нас так принято.
Тане было смертельно стыдно, но как не взять?.. кивнула и, торопясь, побыстрее вышла. Она оказалась на улице, под черными соснами, на синем снегу, с черными тенями от стволов сосен. Она понюхала пакет — конечно, пирожки, куски мяса, хотела выбросить — стала себя ругать: «Сама нажралась, дура, а девчонок угостить не хочешь? Неси».
— Мещане, — повторила шопотом Таня. — Мещане. Мещане. Мещане.
Она брела, шатаясь, по улице к своему общежитию. Она не была так уж хмельна — устала, ослабела от еды и покоя. «Ничего, завтра снова сожмусь в пружину и жить буду!»
Постояла у входа в общежитие, глубоко вдыхая ночной студеный воздух. Луна светила бешено прямо ей в лицо. «Мещане! Мещане! Если мы с Левушкой будем когда-нибудь вместе жить — у нас будут голые стены. Стол и два стула. И больше ничего! Спать — в гамаках. Подвесим на гвоздях и качаться будем!»
Дежурная тетенька пропустила Таню, и она прошла в свою комнату. Девушки лежали в койках, но свет еще не гасили.
— Где была? — спросила Люда-хакаска. — Ой, однако, что она принесла.
Таня высыпала на стол пирожки, конфеты, мясо в целлофане:
— Кушайте! — И вдруг, сама не понимая себя, закричала на Люду-курносую. — А тебе не стыдно?! Как тебе не стыдно? Потом твою кофту продадут — и человек наденет надеванное! Не стыдно?.. Мерзость! И еще хочешь со своим вампиром стройку бросить? Мерзость!
Не раздеваясь, упала на кровать и закрыла голову подушкой. Люда всхлипнула и тоже накрылась с головой. Девушки так и не притронулись к подаркам…
Через полчаса, уже успокоившись, Таня стала теребить их, упрашивала встать и поесть, но девушки притворились спящими. Таня выключила свет.
«Какая же я плохая… — думала она с горечью. — Неужели такой и останусь? Как, наверное, они сегодня меня не любят! Пришла откуда-то — сытая, румяная — и другим настроение испортила… господи, что делать? Люда со своим Васькой на Север хочет уехать. А если и мне уехать? Там, наверное, вообще нет девчонок? Вот, наверное, здорово, когда из-за тебя парни дерутся? — И Таню передернуло от этих мыслей. — Фу, какая же ты самочка! Еще не испытала любви, а уже настоящая самочка. Толстой был прав. Он тебя насквозь увидел из своего девятнадцатого столетия. Нет, нет… — клятвенно зашептала Таня. — Только работа. Бетон, полтора плана каждый день. Усохну. Пожелтею. Буду страшная ходить, как ведьма. Кожаную юбку куплю. Спохватится, будет в ногах валяться — а поздно, счастье было так возможно! Так близко!..»
Утром подруги помирились, вместе поели и поехали в котлован.
— Я не сержусь на тебя, — вздохнула Люда-курносая, завязывая на подбородке лямки черной кроличьей шапки. — Мне самой противно… И Васька противен… Только боюсь я — буду я кому нужна после него?
— Будешь, — строго подтвердила хакаска. — Смотри их сколько!
В автобусе вокруг них сидели парни, смуглые, плечистые, от них пахло табаком, сапожной ваксой. Они ехали лихорадочно наращивать плотину, они ехали, чтобы выстоять перед вспухающей громадой Зинтата. Но какие бы тяжкие и грозные труды их не ожидали, они с бравым видом косились на девушек, подмигивали, и девушки выскочили из автобуса первыми — им уступили это право…
Миновало двадцать дней апреля. Дни резко потеплели. С каменных откосов лились ручьи, над дорогой вдоль Зинтата к утру повисали седые грабли застывших водопадов. Солнце сверкало в стеклах кранов и машин, дробилось в очках и мокром щебне. Вечерние сумерки стали долгими, как задержанное от счастья дыхание, на оттаявших южных склонах сопок паслись лошадки, щипали прошлогоднюю травку. Скалолаз и водолаз Головешкин подарил Танечке кустик багульника, она поставила его в бутылку из-под кефира — и тут же он расцвел нежно-сиреневым цветом…
Близился преждевременный ледоход. Близилось грандиозное испытание плотины, испытание тысячи людей. Таня видела, как бегает по стройке начальство — молчаливый желтый Васильев, мрачный величественный Титов, криво улыбающийся Понькин. Они размахивали руками, озирались, что-то прикидывали..
Рядом с тем участком, где работала бригада Хрустова, на столбах тридцать пятой секции монтажники начали было разбирать второй, бездействующий кран КБГС, но последовал приказ Васильева: «Пока не трогать!»
Приостановили строительство эстакады над плотиной — повисла черная ферма, выступая из правобережной скалы, как кусок взорванного моста.
Не хватало бетона. Бетонный завод, говорят, работал на пределе возможного. Из-за бетона ссорились прорабы и бригадиры. Ссорились и из-за многого другого: анкеров, шпилек, досок, брезента, вибраторов… Нечто опасное и темное подгоняло стройку.
Гора льда перед гребенкой плотины и дамбой, отгораживающей котлован, поднялась высоко — почти вровень. Ночью забереги не замерзали, потому что ледовое поле двигалось, пощелкивало, дышало, вороны собирались и кружали над черной водой. Солнце грело так, что днем в блоках выключали калориферы, крыши были не нужны и парни работали, скинув рубахи. Знай загорай да сыпь бетон, пока не завоют сирены и народ не повезут прочь.
Девушкам не советуют работать с вибраторами, но Таня с Людой-хакаской по очереди таскали это крестообразное чудовище на шланге. Таня уже знала: бетон капризный, если слишком долго вибрировать, он расслоится, а если мало — останутся раковины…
Бригада Хрустова сколотила огромные деревянные щиты, изогнутые, как стенка бочки, заполнила пространство между ними железной паутиной, и сюда валили жидкий бетон, как в прорву. Бадью приходилось подавать все выше и выше, кран подогнали ближе к блоку, и тут случилась неприятность: то ли молодые ребята не доглядели, то ли сам машинист УЗТМ зазевался — при переезде кран сошел с деревянных плашек, и гусеницы искрошили бетон. В который раз такая беда! А кран, кстати, стоял на старом блоке Валевахи.
Таня еще не видела Хрустова таким обозленным, он орал на всех, он охрип:
— Очковые змеи! Куда смотрели?! — схватил лом, кивнул Сереге Никонову, Борису — и они сбежали по лестнице на нижнюю площадку, к крану. — Если Андрей увидит — рассвистит по стройке, как соловей!..
УЗТМ отогнали на первоначальную позицию, плашки откинули, опилки разгребли — и принялись в скором темпе выбирать треснутую массу. Времени и без этого нет! А тут на’ тебе — дополнительная работа. Заново придется бетонировать выбитый участок, тщательно затирать, а как схватится масса — сыпать опилки, укладывать плашки. Хрустов руками без рукавиц собирал осколки — и грозил кулаком то своим парням, то лунноликому Косте-машинисту.
Таня только теперь увидела, как изменился Лева. Кисти рук отяжелели, как у мужика, лицо стало суровым, скулы заострились, в бороде сор.
— Они увидели! — вдруг закричал Хрустов, показывая пальцем на одного из парней Валевахи — Юрка Жевлаков торчал, как столб, неподалеку и с понимающей улыбкой смотрел на кран. — Теперь будет!
Таня мгновенно сообразила, побежала к Валевахе. Испорченный блок принадлежал ему, он его давно сдал, но по неписанным законам числился за Валевахой.