Золотое дно. Книга 1 (СИ) - Страница 46

Дежурный Помешалов вскочил из-за телефонов:

— Начальник стройки на месте — можно начинать.

Васильев сел рядом во главу стола, негромко поздоровался со всеми приглашенными — перед ними рядком лежали их черные и оранжевые каски, а сами их обладатели — прорабы, начальники подразделений — в свою очередь выжидающе уставились на Васильева и Титова. Александр Михайлович, видимо, уже начал «разбор полетов» без Васильева, потому что Алехин надел каску и выбежал на мороз — высказал свое, получил свое, освободился…

О паводке сегодня старательно не говорилось — речь шла, как ни в чем ни бывало, о монтаже нового крана КБГС-1000, о бетонировании узких и толстых блоков на секции шестнадцать («трещат — не трещат»), о прискальном блоке (как получше прилепиться). Бубнов из НИИ, человек с крючковатым носом, трагически засверкал было глазами, как сова, но Титов только цыкнул на него. Титов, как и Васильев, заметил валявшиеся шатры около водораздельной стенки и немедленно передал их страдающему без шатров Потылицыну из УОС-2. Титов, как и Васильев, обратил внимание на то, что манипулятор на новом блоке Валевахи — стоит. Этот тракторишко, самоделка, гордость стройки, с подвешенными к железной руке вибраторами (что-то вроде грабель получается) уминал бетон, укладывал, заменяя десяток рабочих, но мог работать только на чистом участке, где ему не мешают растяжки и прочий арматурный лес, то есть — на блоках со скользящей опалубкой. А кому, как не Валевахе, дать такой блок? Вот и дали, но именитый бригадир явно поторопился хапнуть механизм, понадеялся, что бетон за три дня обретает пятьдесят процентов прочности, закатил кран, а плашки под краном просели, пришлосъ кран уводить, зачищать бетон, а тракторишко без работы остался, отдавать же другим бессмысленно — он у них не повернется.

— Торопимся! — ругался, ворочая брюхом, Александр Михайлович. — Торопливость хороша при ловле блох, образно говоря. Народ выражается сочно. — И вдруг с отвисшей губой оживился, вспомнив о своем отце. Он часто рассказывал о нем. Отец Александра Михайловича искал золото на Севере, и сынок запомнил много забавных историй. — Помню, певец один приезжал, из Большого театра… так ему на сцену бутылки со спиртом кидали. Вместо цветов. Самое дорогое. И такой мат стоял восторженный… певец побледнел, сник… а когда папаня объяснил, что народ не ругается, а наборот — хвалит, певец ответил, что для него эти минуты самые незабываемые, что таких комплиментов он даже в Италии не слышал…

Люди в штабе засмеялись, хотя слышали это не в первый раз. А Титов чувствовал себя сегодня как рыба в воде.

Про лед до сих пор ни слова, но тревога присутствует в воздухе, ею дышат, ее разгоняют будничными шутками, привычным распорядком. «Все правильно», — отметил Васильев, сжимая тонкими сильными пальцами себе виски — голова болела, не переставая.

— Вы продолжайте, буду в Управлении, — буркнул он Александру Михайловичу и вышел.

Он вспомнил: следователь из Саракана должен заехать на стройку в связи с гибелью Климова, Васильев обещал лично встретиться с ним. «Наверное, ждет в приемной. Да что теперь? Не вернешь человека. Только надо же опять спускаться под лед, смотреть? Результатов бурения недостаточно… они лишь верхний слой льда показывают… а что ниже? Намокшие деревья залегли?»

Альберт Алексеевич ехал и разглядывал светлеющее небо, рыжие сопки, снега в логах, которые очень скоро начнут таять, и уровень воды подскочит… кстати, камушки посыплются по склонам — не забыть сказать скалолазам, чтобы проверили сеточные ловушки вдоль берега.

В управлении его и вправду дожидался, не смотря на ранний час, сумрачный лейтенант милиции, он сидел в приемной, читая районную газету. Павел Иванович Понькин, заместитель Васильева по хоз. части, сделав следователю знак ладонью (мол, подождите), прошел за начальником стройки в кабинет и начал торопливо выкладывать новости. Вот-вот грозится подъехать секретарь обкома — говорят, переночевал в мраморном поселке у своего старого товарища, директора комбината. К слову сказать, Понькин был знаменит тем, что однажды потерял сознание, когда вдруг без предупреждения на стройке, в кабинетике Понькина, появился этот самый секретарь обкома. И этим самым Понькин очень ему понравился.

Понькин обернулся и поплотнее прикрыл дверь с тамбуром.

— Ну что? — с надеждой тихо спросил он у Васильева. — Что решили?

— Потом. Пусть зайдет товарищ.

Павел Иванович кивнул, вышел, и на пороге появился молодой следователь.

— Здравствуйте. Проходите. Как вас зовут?

— Лейтенант Китаев.

— Ах, да. Начальник стройки Васильев, — усмехнулся Альберт Алексеевич. — У вас не положено по имени-отчеству. Я слушаю вас.

— Это я хотел услышать от вас… обстоятельства дела… вашу личную точку зрения… — глядя исподлобья, проговорил гость из милиции.

Васильев удивленно посмотрел на него. Парню, наверное, лет двадцать пять. Трет правое ухо и что-то уже записывает в блокнот.

— Что ж, извольте, товарищ лейтенант. Вам известно, что сейчас происходит перед плотиной? На всякий случай объясню. — И Васильев описал в нескольких фразах положение, сложившееся на стройке. — Никакой специальной оптической или телевизионной аппаратуры у нас нет… только глазами…

— Это я знаю. Почему Климов перестал отвечать на сигналы сверху? Была ли исправна подающая воздух помпа? И почему не вытащили сразу человека, если он потерял сознание? Его практически заморозили в воде… да еще без кислорода…

— Нет, шланг был исправен, воздух качали.

— Если он без сознания, он не мог головой травить воздух. Я изучил устройства шлема. Там клапан… когда нажимаешь затылком…

— Вы хотите, чтобы его вытащили с разорванными легкими? Если бы его без попытки декомпрессии вытащили сразу, его бы рвало кровью… через минуту-две он бы помер.

— Это неизвестно. Климов по отзывам Иннокентьева был весьма сильный, тренированный человек.

Открылась дверь, вошел Григорий Иванович Семикобыла, секретарь обкома.

Он уже разделся в приемной, он потирал красные ладони. Это был грузный человек с большим значительным лицом, которое само по себе вызывает оторопь у робких коммуистов, на глубину государственных забот намекали постоянно сведенные брови. Григорий Иванович был весьма умен, прошел серьезную школу на партработе, и Васильев надеялся найти с ним общий язык. Летом и осенью — не удалось, да и нужды особой не было — Васильеву помогала Москва. А нынче… Никто же не думал не гадал, что зимой может возникнуть такая ситуация…

— Что такое? — заметив сотрудника милиции, спросил Григорий Иванович у Васильева.

— Да вот, интересуются…

— Насчет бывшего зэка? — Секретарь обкома остановился перед лейтенантом, тот нерешительно поднялся. — Так? Вы, молодой человек, отнимаете время у человека, у которого на плечах не погоны, а семь тысяч рабочих. А насчет Климова… могли бы осведомиться в местах не столь отдаленных, где он отбывал срок, каково было в действительности его состояние здоровья… а не ссылаться на его слова, сказанные перед погружением… — Григорий Иванович, видимо, был во многом осведомлен. — Конечно, все мы люди… хотелось обелить свою биографию, быть полезным там, где другие робеют… переоценил свои силы… Это трагедия, товарищ лейтенант. И тут никто не виноват. Можете идти.

— Но я… — хотел что-то еще сказать следователь, однако, натолкнувшись на изменившийся, уже разгневанный взгляд секретаря обкома, закивал и удалился.

— Твою мать!.. — прорычал Григорий Иванович. — Мальчишка!.. И вы тоже… интервью ему даете…

Альберт Алексеевич вышел из-за стола, пожал ему руку, кивнул Понькину, чтобы секретарша срочно внесла чай.

— Что делать, Григорий Иванович… я и сам себя пытаю не первый день… может, виноват… он попросился в бригаду — я включил… Не надо было.

— Надо было! — отрубил Семикобыла, садясь в кресло за стол начальника стройки и шумно отдуваясь. — Какой дурень из молодых под лед полезет! Мне уже рассказали. Отрицательный результат — тоже результат. Значит, там, на глубине тридцать что-то такое, что заставило твоего Климова попросить опустить его ниже…