Золото и кокаин - Страница 5

Постепенно завоеватели поняли, что эти рассказы имеют лишь одну цель — увести их подальше от того или иного поселка. Старейшины были готовы наобещать им все золото Земли, только бы испанцы оставили в покое их родную деревню.

Это всерьез пошатнуло веру кастильцев в богатства Нового Света, тем более что в это же время каравеллы их соперников — португальцев, плававшие в настоящую Индию длинным и опасным путем вокруг Африки, возвращались с трюмами, полными пряностей и золота. И вот, когда колонизация западных земель стала казаться бесперспективным и дорогостоящим предприятием, на Кубу вернулась экспедиция Педро де Сантильяны.

Вести, привезенные экспедицией, всколыхнули не только колонии на Кубе и Эспаньоле, но и саму Испанию. Повсюду от Кадиса до Памплоны — в портовых кабаках, в домах богатых негоциантов, во дворцах могущественных грандов — золотые россыпи Индий вновь стали главной темой для разговоров и сплетен.

В тот год многие авантюристы Андалусии и Эстремадуры, Кастилии и Леона, Каталонии и Страны басков решили испытать свое счастье за Морем-Океаном. Среди них были бедняки, крестьяне, пастухи и свинопасы, батрачившие на богатых землевладельцев; такие, наслушавшись рассказов о чудесах Нового Света, бросали свои дома и нехитрый скарб и нанимались на уходившие на закат каравеллы, соглашаясь на самую черную работу. Были профессиональные солдаты, закаленные в бесконечных войнах между итальянскими княжествами и боях с алжирскими пиратами. Эти собирались в отряды-бандейры под руководством хорошо знакомых им командиров, везли с собой испытанное в битвах оружие — мечи, арбалеты, а иногда дорогие и редкие аркебузы. Особняком держались бедные, но гордые идальго — младшие сыновья знатных семей, которым не досталось в наследство ни родового замка, ни приносящих доход земель. У этих дворян, потомков бесстрашных воинов, освободивших землю Испании от ига мусульман, не было ничего дороже их чести. Их героем был великий Сид Кампеадор, они готовы были склонить колени лишь перед Богом и королем, но даже от короля не потерпели бы оскорблений. Они были гордыми одиночками, голодными и жестокими волками империи, и хотя некоторых из них связывало между собой подобие дружбы, единственным товарищем, который никогда не предавал их, оставался острый толедский клинок. Они искали в Новом Свете золота и славы, в которых им было отказано на родине, и не боялись платить за них собственной жизнью.

Одним из этих отчаянных искателей приключений был Диего Гарсия де Алькорон, родившийся в городе Саламанка в тот год, когда генуэзец Кристобаль Колон отправился в свое великое путешествие.

Рукопись, названная «Манускрипт Лансон» (о том, при каких обстоятельствах она попала мне в руки, я расскажу позже), представляет собой пять объемистых тетрадей из очень хорошей плотной бумаги в общем переплете из отлично выделанной телячьей кожи. Судя по всему, Диего Гарсия де Алькорон работал над ней уже на закате своей жизни, но при этом многие эпизоды его хроники выглядят так, будто он описывал события, происшедшие с ним буквально накануне. Я полагаю, что он пользовался гораздо более ранними дневниковыми записями — в противном случае приходится признать, что он обладал поистине феноменальной памятью.

Язык «Манускрипта Лансон» — староиспанский, некоторые отрывки написаны на латыни (которую Диего изучал в университете Саламанки и знал превосходно). При переводе я старался избегать как архаизмов, так и чересчур навязчивого осовременивания текста.

Первая тетрадь рукописи охватывает довольно короткий промежуток времени и описывает события, предшествовавшие путешествию Диего в Индии. К ней также прилагается некий документ, не относящийся напрямую к «Манускрипту Лансон», но, безусловно, дорогой сердцу его автора.

Я проснулся от прикосновения холодного лезвия к своей шее.

Это ощущение нельзя спутать ни с чем.

В детстве матушка рассказывала мне сказку о юноше, заснувшем под деревом. Пока он спал, мимо прошел богач, который подумал о том, не сделать ли его своим наследником, затем девушка, в чьем сердце при виде его обрамленного золотыми кудрями лица вспыхнула страсть, и, наконец, разбойники, решившие убить юношу спящим. По причинам, которых я уже, признаться, не помню, ни один из них не исполнил своего намерения, и юноша благополучно проснулся и продолжил свой путь, так и не узнав, что его миновали Богатство, Любовь и Смерть. Когда я был мал, эта сказочка мне очень нравилась, но теперь я знаю, что она не вполне правдива.

Когда Смерть, наклонившись над тобою, спящим, бесшумно поднимает свою косу, ты каким-то образом чувствуешь это, даже если спишь очень крепко. И открываешь глаза за миг до рокового удара.

Я проснулся за мгновение до того, как острый толедский клинок пронзил бы мне гортань. И, еще не понимая, что происходит, рывком перекатился на бок.

Клинок скользнул вслед за мной, но недостаточно проворно. Я упал с жесткого топчана, на котором так долго ворочался вчера, перед тем как заснуть, и лезвие шпаги только оцарапало мне плечо.

Был мрачный предрассветный час, когда непроглядная полночная темень уже уступает место хмурым сумеркам. В этих сумерках невозможно было различить лиц моих врагов — я видел лишь две зловещие фигуры в черных плащах, стоящие по другую сторону топчана. В руках у них были шпаги, и шпаги эти были нацелены на меня.

Плохо сколоченный деревянный ящик, накрытый тощей периной, нисколько не скрывавшей несовершенства столярной работы неизвестного умельца (я хочу сказать, что отлежал все бока на этом топчане), — вот и все, что отделяло меня от ночных убийц. Мое оружие висело на гвозде у самой двери, и до него я мог бы добраться, только если бы непрошеные гости любезно посторонились. Им удалось застать меня в самый невыгодный момент: я был в одной рубашке, безоружен и не вполне пришел в себя после вчерашнего. Накануне мы с Гонсало и Федерико славно покутили в таверне «У золотого осла», а потом решили завалиться на мельницу к старине Хорхе, чтобы продолжить веселье на свежем воздухе. У старого Хорхе, как всем хорошо известно, три дочки на выданье, и по крайней мере две из них не прочь составить компанию молодым людям с приличными манерами. Третья, пятнадцатилетняя Хуана, слишком скромна для таких забав.

Хорхе выставил нам большой глиняный кувшин какой-то кислятины, которая, однако, довольно быстро затуманила наш и без того не слишком трезвый рассудок. Смутно помню, что сидел с одной из дочек мельника (почти уверен, что со средней, Паолой) над запрудой и рассказывал ей что-то про древних греков. Кажется, я именовал ее Артемидой и звал поохотиться в поля. Она смеялась и в шутку била меня по щекам цветком мальвы.

Затем я каким-то образом очутился в тесной маленькой клетушке, которую Хорхе называет комнатой для гостей. Мне уже как-то доводилось бывать тут, и я хорошо помнил, что по ночам мельничное колесо скрипит прямо у тебя над ухом, не давая заснуть. Но проклятый мельник на все мои возражения с тупым упорством повторял, что других свободных комнат у него нет. Хотелось бы знать, где он положил Гонсало и Федерико, неужели на сеновале?

Вдобавок ко всему пробуждение оказалось не из приятных. Глядя с пола на непрошеных гостей, я решил, что ни за что больше не стану ночевать у старого скряги — есть места поприличнее, где за полновесный золотой дублон можно получить не только приятное женское общество, но и жареный окорок, доброе вино и мягкую кровать.

Впрочем, этот зарок имел хоть какой-нибудь смысл только в том случае, если бы мне удалось выбраться с мельницы живым. А шансов на это, признаюсь честно, было немного.

Двое убийц (их плащи и особенно мерзкая манера тыкать клинком в горло спящему не оставляли сомнений в роде их занятий), насколько я мог разобрать в предрассветной мгле, превосходили меня ростом и сложением. Я не могу пожаловаться ни на то, ни на другое — батюшка мой, в молодости считавшийся одним из самых сильных людей Кастилии и Леона, передал мне в наследство крепкую кость, рост в шесть с половиной пье[2] и широкие плечи. Увы, это единственное наследство, которое я получил от него, кроме сомнительного счастья именоваться младшим сыном благородного идальго Мартина де Алькорон. Я третий сын в семье; мог бы оказаться и четвертым, если бы младенец Хуан не умер во младенчестве за два года до моего рождения. Род наш древний и славный; когда-то нам принадлежали обширные земельные угодья в окрестностях Толедо, которые, однако, еще во времена молодости моего деда, старого Сальватора, уплыли в руки жадных кредиторов и разного рода выжиг. К тому моменту, когда закутанные в плащи негодяи вознамерились проткнуть меня своими клинками, семья Алькорон владела лишь небольшим замком, расположенным, правда, в чрезвычайно живописном лесу к западу от Саламанки, и десятью акрами этого самого леса. Замок по смерти батюшки, который, к счастью, был еще крепок и вполне здоров, должен был перейти к моему старшему брату Педро, лес и некоторая доля в корабельных мастерских Кадиса — среднему брату Луису, тогда как мне, как я уже упоминал, оставались только фамильные сила, проворство и безрассудная храбрость мужчин рода Алькорон.