Золото для любимой - Страница 1

«Отъезд в дальние края – замена суицида».

Это строчка из моего блокнота. Пока единственная. Она обо мне.

Где-то я слышал или читал, что если изложить то, что тебя мучает, на бумаге, то можно от этого освободиться. Пожалуй, слишком просто, чтобы в это поверить, но… что мне еще остается?…

Покачиваясь на верхней полке купе, я пытаюсь убедить себя, что мне сказочно повезло – попасть наконец в отряд, направляющийся в древнейшую золоторудную провинцию – в «Русскую Бразилию», как именуют этот богатый золотом и самоцветами Кочкбрский район Урала. Ведь я так давно этого жаждал. Еще мальчишкой, начитавшись Джека Лондона, я грезил о странствиях и золотых самородках… Я заразил своей страстью школьного дружка, и мы с ним всерьез строили планы о том, как «маханем» вдвоем после окончания школы в тайгу, в самую глушь, срубим там избу и всю жизнь будем охотиться, рыбалить и мыть золото. Мы серьезно готовились: ночевали в лесу у костра, купались в проруби, метали в цель нож. Нашим гимном была песня «Стервятник» из кинофильма «Золото Маккены» («Вновь, вновь золото манит нас…»).

В результате я подался в геологи, а Серега в бандиты…

Проезжаем небольшую выкошенную луговину. Мужики, обнаженные по пояс, с блестящими от пота плечами и спинами, сгребают сено. А ближе к полотну стоит девушка, худенькая, повязанная белым платком, и, прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, смотрит на проходящий поезд. И кажется, ищет взглядом меня. Я узнаю ее. Это Аня. Да, да, конечно! Это Аня! Еще совсем юная, наивная, из того времени, когда мы с ней только-только познакомились.

Но она остается, а мы мчимся дальше. И мне до боли хочется туда, назад, на тот луг. Я хочу стоять рядом с ней и, также затенив глаза, смотреть на поезда. Я стоял бы с ней так целую вечность…

Наверное, это смешно (и отчасти – клинически подозрительно), но я завидовал даже застреленным старателям в приключенческих кинофильмах – так картинно лежал какой-нибудь из них, распластавшись в ручье, в окружении суровой северной природы, с пулевой меткой или индейской стрелой между лопаток – в ручье, где ему едва блеснуло несметное богатство.

Признаться, я завидую им даже теперь. Хотя нынешняя поездка, казалось бы, и мне дает какой-то шанс – если не быть убитым (шутка), то, по крайней мере, прикоснуться к последним крохам былой романтики.

Впрочем, не могу гарантировать, что однажды серым пасмурным утром мне не захочется уйти в тайгу – одному, без еды, без компаса и спичек – чтоб уж наверняка оттуда не выбраться.

Правда, там не тайга, куда мы едем, там лесостепь…

Золото… Я хорошо помню то золото на Аниной шее – замысловатая витая цепочка с кулоном в форме двух рыбок, слившихся в единое целое. То, что мы с ней еще недавно составляли. Нет, вру. То, что мы могли бы составить, но так в полной мере и не составили.

– Откуда это у тебя? – неприятно удивился я, впервые увидев на ней это украшение.

– Неважно, – довольно резко ответила она (к тому времени трещина в наших отношениях уже зияла, только я все еще упорно не замечал ее). – Подарок.

За этим подарком последовало колечко с камешком (кажется, аквамарином), золотой браслет в виде оплетшей Анино запястье змейки. Но тогда я уже ни о чем не спрашивал. Я уже и так знал, кто стоит за этими подарками. Кто опутал не только ее запястье, но и ее всю, присосался к ней своими щупальцами.

Дорогими подношениями женщину можно убедить, что любишь ее, зародить в ней ответные чувства…

Попади я на эту Кочкарскую площадь хотя бы годом раньше, я, уверен, намыл бы для нее столько золота, сколько ей и не снилось!..

Хотя вряд ли бы это что-то изменило. Дело не в золоте, а во мне самом. Ни Армен, ни его подарки не при чем. Это все я со своими идиотскими понятиями, со своей самонадеянностью, своей дуростью…

Долго лежу без движения, прислушиваясь к стуку вагонных колес. Потом переворачиваюсь на живот, сминая простыни, вновь открываю блокнот и записываю ниже первой строки: «Если прислушаться внимательно, нетрудно разобрать, что выстукивают колеса поезда. Они выстукивают совершенно отчетливо: Дурукдурбк-дурукдурбк-дурукдурбк. Это про меня».

В памяти вдруг с беспощадной четкостью всплывает картина.

Танцы в чьей-то квартире. Полумрак, блеск бокалов на столе, блеск глаз. Я поочередно танцую со всеми девушками. Со всеми, но только не с Аней. Аня – в уголке на стуле, в самой тени.

– Ну что ты сидишь, как манекен? – отчитываю ее в перерыве. – Потанцуй с кем-нибудь. Вон сколько парней! Почему обязательно со мной? Мы с тобой и так почти каждый вечер видимся.

– Скажи: я тебе надоела?

– О господи! Ну нельзя же все воспринимать так прямолинейно!

– Я тебе надоела…

А вот другое: я сижу на краешке кровати, покачиваясь, уронив голову на грудь. За моей спиной раскинулась крупная, ярко накрашенная блондинка, имя которой я при всем старании не могу вспомнить. Оцепенело я размышляю о том, что другие женщины, конечно же, разнообразят мою жизнь, но по-настоящему хорошо мне только с Аней, только с ней я стопроцентный мужчина, только она поймет по одному лишь взгляду, чего я хочу и какое у меня настроение. Но тогда почему я в постели с этой незнакомкой?… Не потому ли, что быть все время рядом с одной женщиной – как-то прозаично, не модно (мода и сюда внедрилась), чуть ли не постыдно для современного уважающего себя мужчины?

И ведь Аня знала о моих похождениях (по крайней мере, догадывалась). И терпела. До поры до времени…

Зачем я терзаю себя? Зачем эти корчащиеся воспоминания, конвульсии, судороги чувств?… От них хочется завыть.

А ведь было же у нас и хорошее? Почему бы ни вспомнить что-нибудь хорошее? Например, наши первые светлые дни. Опьянение друг другом, эйфория (и до похмелья еще далеко)…

Из светлого

Вот едем в Петергоф к моим друзьям. И так нам радостно, такой веселый день, то заставляющий жмуриться от солнца, то опрыскивающий мимолетным дождиком!

И всю дорогу мы хохочем, как придурки. Хохочем на платформе, когда вновь заморосило и я напялил на голову большой полиэтиленовый пакет, просунув руки по самые плечи в ручки-прорези и продрав дырки для глаз и рта. Аня – она в узеньких джинсах, футболке – сгибается от смеха, упираясь руками в колени, потряхивает светлыми локонами.

Веселимся мы и в электричке, потешаясь над все новыми коробейниками, предлагающими всевозможную китайскую дребедень – «денежную жабу», «ручку-шпиона», «мячик-лизун».

– Говорящее сердце! – восклицает очередной скоморох, и мы с Аней вновь покатываемся.

Продавец сжимает в пальцах пухлое красное сердечко, и оно вправду пищит: «Ай лав ю». Покупаем это любвеобильное сердце, чтобы позабавить моих приятелей-студентов.

В общежитии мы «заводим» всех. Бесконечные шутки, хохот. Толпой готовим закуски, приправляя их музыкой и смехом, выпиваем, танцуем.

– Слушай, Федька! – толкает меня локтем мой знакомый Макс, когда мы с ним отправляемся в туалет. – Что ты сделал с бедной девочкой? Я с такой фишкой еще не сталкивался! Это что-то! Она же не спускает с тебя глаз, в рот смотрит. Мы все для нее – тени, она видит только тебя!

Мм-да… Только вот постепенно эта ее преданность и восхищение начинают меня тяготить…

Поезд по-прежнему бежит на восток – все ближе к моему сомнительному убежищу и все дальше от покинутого мною прошлого. За окном еще долго будут мелькать картины русской глубинки: ели вперемешку с березами (первые в конце концов задушат вторых), тёсовые крыши изб, серые дощатые сараи, копны сена, мотоциклы – сразу по нескольку штук во дворах с развернутыми в разные стороны, поблескивающими на солнце рулями, мужики на мотоциклах на переездах, терпеливо провожающие глазами наш состав. Подо мной на нижних полках все так же будут бубнить трое моих соратников. И все так же будут выстукивать свою издевательскую песенку колеса: «Дурукдурбк-дурукдурбк-дурукдурбк».