Золотая рыбка - Страница 42

Сумку и аммонит я оставила в деревне, сняла там комнату.

Проводнику, которого я наняла в гостинице, мне хотелось первому задать тот вопрос, что так давно рвется с моего языка: «Скажите, не в этих ли местах украли ребенка пятнадцать лет назад?» Но я промолчала. Все равно он не смог бы ответить, я это знала. С тех пор как я вернулась, мое ухо стало слышать гораздо лучше, но слышать голоса, слова, речь — разве этого достаточно, чтобы понять?

Здешние люди, те, которых я вижу, и другие, из деревень, которых я еще не видела, принадлежат этой земле, как я никогда никакому краю не принадлежала. Они воюют, иной раз захватом берут чужую деревню, чтобы вырыть колодцы в чужой земле.

Здешние люди, люди племен асака, нахила, алугум, улед-айса, улед-хиляль, — что им еще остается? Они воюют, есть раненые, бывают и убитые. Женщины плачут. Случается, пропадают дети. Такая вот жизнь, что нам еще остается?

Это здесь, теперь я уверена. Свет в зените белый-белый, и улица пуста. От света выступают слезы на глазах. Горячий ветер гонит пыль вдоль стен. Чтобы защититься от ветра и света, я купила большое синее покрывало, какие носят здешние женщины, и закуталась, оставив лишь щелочку для глаз. Мне кажется, нет, я уже чувствую, как в животе тихонько толкается ребенок, который у меня еще будет, обязательно будет. И ради него тоже я так долго добиралась сюда, на край света.

Проводнику надоело ходить за мной взад и вперед по пустой улице. Он присел на камень в тени, у стены, курит английскую сигарету и поглядывает на меня издали. Он не из улед-хиляль, не из айса, не из захватчиков хруйга. Слишком высокий, сразу видно, что городской, из Загоры или из Марракеша, может быть, даже из Касабланки.

Вдалеке, в самом конце улицы, там, где начинается пустыня, у распахнутой двери своего дворика на табурете сидит старуха в черном. Ее лицо не скрыто покрывалом, оно черно и морщинисто, похоже на старую опаленную кожу. Я иду, и она смотрит на меня, не опуская глаз, взгляд у нее жесткий, точно камень. Да и вся она кажется мне окаменелой и такой же старой, как аммонит, что я привезу Жану. Она — настоящая хиляль, из племени полумесяца.

Я села рядом со старухой. Она маленькая, щуплая, едва по плечо мне, как дитя. Улица пуста, иссушена солнцем пустыни. Мои губы пересохли и растрескались, проведя по ним рукой, я увидела на ладони кровь. Старуха ничего мне не говорит. Она даже не шевельнулась, когда я села. Только посмотрела на меня, и глаза на ее черном кожаном лице оказались блестящими, глянцевыми, совсем молодыми.

Дальше идти мне нет нужды. Теперь я знаю: я пришла к концу моего пути. Это здесь и нигде больше. Белая, как соль, улица, неподвижные стены, крик ворона. Здесь меня украл пятнадцать лет назад, век а , вечность назад, кто-то из племени хруйга, враг моего племени хиляль, из-за неподеленной воды, из-за неподеленных колодцев, из мести. Коснувшись моря, касаешься другого берега. Здесь, потрогав рукой пыль пустыни, я трогаю землю, где я родилась, касаюсь руки моей матери.

Жан прилетает завтра, телеграмму от него я получила в отеле в Касабланке. Я свободна, и все теперь может начаться. Как мой славный предок (еще один) Билал, раб, которого Пророк освободил и отпустил в мир, я наконец вышла из возраста, когда ищут семью, и вхожу в возраст, когда ищут любовь.

Перед тем как уйти, я коснулась старухиной руки, гладкой и твердой, точно камень со дна моря, один раз, легким касанием, чтобы никогда не забыть.

Две тысячи восьмой год стал счастливым годом для французской культуры. Один из лучших современных писателей Франции Жан-Мари Гюстав Леклезио удостоен высшей награды — Нобелевской премии по литературе.

Имя Жан-Мари Гюстава Леклезио (р. 13 апреля 1940 г.) русскому читателю известно давно. В 1964 г. «Литературная газета» сообщила о присуждении ему за первый роман премии Ренодо (самой авторитетной после Гонкуровской), и с той поры отклики на его произведения появлялись регулярно, причем хронологический разрыв между появлением книг во Франции и выходом перевода в нашей стране нередко оказывался совсем небольшим. (См. переводы новелл Леклезио в журнале «Иностранная литература»: 1980, № 2; 1983, № 10; 1986, № 3; сборник «Французская новелла. 1970–1995» (М., 1999); романы «Пустыня» (1984); «Путешествия по ту сторону» (1993).)

Похоже, было что-то в манере Леклезио, что выделяло его из потока французской прозы, выносившего на поверхность душевные муки растерянной, утратившей опору личности. Типично экзистенциалистский тезис «Ад — это другие» развернут в первых романах Леклезио в последовательную цепочку метафор, перебрасываемых из одного произведения в другое, и все же в них звучат наивные, неправдоподобные нотки настойчивой надежды.

Те же неожиданные «встречи» разноплановых интонаций в интерпретации действительности происходят и в сборниках новелл писателя («Мондо и другие истории», 1978; «Езда по кругу и другие происшествия», 1982; «Весна и другие времена года», 1989; «Обожженное сердце и другие романсы», 2000). Леклезио благоволит этому «малому» жанру, и в 1980 году ему была вручена премия мастера «элегантной прозы» Поля Морана за совершенство стиля.

Мелодия надежды постепенно становится громче. Уверенность, что не все на свете так плохо, пришла — как ни парадоксально — с другого континента. А связи с ним тянутся от генеалогического древа Леклезио. Дед его по материнской линии происходил от бретонцев, поселившихся на острове Святой Маврикий в XVIII веке. Это он прототип героя из романа «Поиски клада» (1985). Униженный низкими заработками, неспособный, как ему кажется, дать семье необходимое, он переселяется на соседний остров, где, согласно преданию и сохранившимся старинным картам, можно отыскать спрятанный на берегу реки клад. Дочь этого искателя клада — мать писателя — бережно хранила в сундучке карты, записи, дневник, в доме царил культ острова Маврикий. А тут еще она вышла замуж за англичанина, которого направили в Нигерию врачом. Поездка в Нигерию семилетнего мальчика слилась в его сознании с бабушкиными и мамиными рассказами о Маврикии. После его путешествия в Мексику (1967) и на острова архипелага, где находится Маврикий, а также работы преподавателем в Бангкоке и американском штате Нью-Мексико другой, мало знакомый европейцу мир прочно вошел в творчество Леклезио. Талантливый юноша почувствовал, как в его душе прорастают зерна далеких цивилизаций. Появляется не просто иная реальность, слышны голоса сказок, мифов. Все романы следующего периода воссоздают атмосферу легенд, герои существуют как бы в двух измерениях: их мечты и сны сплетаются с услышанными в детстве историями и помогают (а не мешают) лучше ориентироваться в реальной жизни, у них есть корни, не дающие согнуться под беспощадными испытаниями судьбы.

Лайла из «Золотой рыбки» (1997) — одна из самых мужественных и удачливых героинь Леклезио. Горя на ее долю выпало много: родителей не помнит, родное селение лишь смутно сохранилось в памяти; отовсюду ей приходится убегать без оглядки — то гонит злая хозяйка, то пристает хозяин, то покровительница считает себя вправе склонять ее к похотливым игрищам. Однако какое бы течение ни подхватывало Лайлу, добрых людей ей встречалось больше, чем злобных. И ласковая бабушка, и хозяйка дешевой гостиницы, превращенной в дом терпимости, и ее обитательницы-«принцессы», и старик Эль-Хадж, сделавший Лайле бесценный подарок — паспорт своей умершей внучки, что позволило Лайле стать полноценной француженкой… Золотая рыбка то рвет сети, то изящно выскальзывает из них, снова и снова находя друзей, ей бескорыстно помогающих. Несмотря на усиливающуюся глухоту, Лайла музыкально одаренный человек, ей делают предложения продюсеры. Но победы не вскружили ей голову, тяга к родным местам обостряет чутье, и рыбка Лайла возвращается к африканским берегам, ненадолго, лишь набраться там чудодейственной силы, прикоснувшись к земле предков. Лайла уже чувствует свою принадлежность к цивилизации белого человека, именно там она должна стать равноправной, именно там расцветет ее талант. Нет, она не предала свое племя, она унесет нравственные ценности, качества души своих соплеменников в другую цивилизацию, чтобы сделать ее солнечнее, теплее.