Золотая чаша - Страница 43

— Знаете, капитан, в свое время пиратство… ах, нет, флибустьерство, будем деликатны, было очень полезно для нас и очень вредно для Испании. Но оно превращается в досадную помеху. Чуть ли не все свое время я трачу на приношение извинений испанскому послу. Я намерен сделать вас вице — губернатором Ямайки.

— Государь!

— Обойдемся без изъявлений благодарности. Я поступаю в соответствии с известной поговоркой. Пиратству надо положить конец немедленно. Эти люди слишком долго играли в мелкие войны.

— Но, государь, я сам был флибустьером! Вы хотите, чтобы я вешал моих товарищей?

— Вот именно, сударь. Кто способен выслеживать их лучше вас, кому известны все их тайные убежища?

— Государь, они сражались бок о бок со мной. — О — о! Совесть? А я слышал, что вы распоряжаетесь своей совестью, как вам заблагорассудится.

— Не совесть, государь, а жалость.

— Жалость — чувство неуместное в служителе закона или в разбойнике. Человек поступает так, как ему выгодно. Вы сами делом доказали две эти предпосылки. Посмотрим, как вы справитесь с третьей! — ядовито добавил король.

— Не знаю, смогу ли я…

— Раз не знаете, то сможете, — вставил Джон Ивлин.

— Так пейте же! — сказал король совсем другим тоном. — Немножечко веселья нам не помешает, а потом, возможно, и забористая песня. Расскажите нам какую — нибудь историю, капитан, и не забывайте при этом пить. Вино добавляет заглавные буквы и многоточия к хорошей истории, истинной истории.

— Рассказать вам что — нибудь, государь?

— Ну да. Что — нибудь о колониальных красотках, о какой — нибудь маленькой идиллии среди пиратских дел. — Он знаком приказал слуге следить, чтобы рюмка Генри не пустовала. — Я что — то слышал о некой женщине в Панаме. Расскажите о ней.

Генри осушил рюмку. Лицо его все больше краснело.

— Да, про нее можно рассказать, — сказал он. — Она была смазлива, а к тому же наследница огромного состояния. Признаюсь, мне она понравилась. Ей предстояло унаследовать серебряные рудники. Ее муж предложил за нее выкуп в сто тысяч дублонов. Ему хотелось заполучить рудники. Таков был вопрос, государь, и не берусь судить, многие ли мужчины стояли перед подобным выбором! Взять женщину или взять сто тысяч?

Король наклонился вперед.

— Так что же выбрали вы? Скорей скажите.

— Я на некоторое время задержался в Панаме, — ответил Генри. — Как вы поступили бы на моем месте, ваше величество? Я получил и то и другое. А может быть, и больше. Как знать, не унаследует ли эти рудники когда — нибудь мой сын?

— Я бы так и поступил! — воскликнул король. — Вы совершенно правы. Именно так я и поступил бы. Это было умно, сударь. Выпьем, капитан, за предусмотрительность. Как вижу, ваши воинские таланты не ограничиваются только войной. Говорят, вы не потерпели ни единого поражения в бою. Но скажите, не приходилось ли вам терпеть поражение в любви? Это великолепно, это большая редкость, если мужчина признает, что кто — то взял над ним верх в любви. Такое признание ведь идет вразрез со всеми мужскими инстинктами. Еще рюмочку, сударь, и расскажите нам о вашем поражении.

— Не от женщины, государь… Но однажды мне нанесла поражение Смерть. Есть вещи, которые так обжигают душу, что боль не оставляет нас всю жизнь. Вы просили рассказать вам истинную историю. Ваше здоровье, государь! Родился я в Уэльсе среди гор. Мой отец был джентльмен. Однажды летом, когда я был еще отроком, к нам в горы приехала маленькая французская принцесса подышать целительным воздухом. Свита при ней была небольшая, и ей удалось обрести некоторую свободу, потому что отличалась она живостью нрава, своеволием и умом. Как — то утром я увидел ее, когда она купалась в реке совсем одна. Обнаженная, не знающая стыда. Через час — такая уж жаркая кровь струится в жилах ее соотечественниц! — она покоилась в моих объятиях. Государь, никакие мои странствования, никакие красавицы, никакие взятые мной города не дарили мне той радости, какой были напоены дни того счастливого лета. Когда ей удавалось незаметно убежать, мы играли в горах точно юные боги. Но этого нам было мало. Мы хотели пожениться. Она задумала отказаться от своего высокого положения и бежать со мной в Америку… А потом настала осень. И однажды она сказала: «Меня вот — вот увезут, но я не поеду». На другой день она не пришла. Ночью я прокрался к ее окну, и она бросила мне записку: «Я заперта здесь. Меня высекли». Я вернулся домой: что мне оставалось делать? Я не мог сразиться с ними, с дюжими солдатами, которые ее охраняли. Глубокой ночью раздался стук в дверь и крики: «Где найти доктора? Маленькая принцесса отравилась!»

Генри поднял глаза. Король иронически улыбался. Джон Ивлин барабанил пальцами по столу.

— Да? — сказал король. — Да? — Он усмехнулся.

— Ах, стар я стал, стар! — простонал Генри. — Все это выдумки. Она была крестьянской девочкой, дочкой бедного испольщика.

Он, пошатываясь, поднялся на ноги и побрел к двери. Его лицо горело от стыда.

— Капитан Морган, вы забываетесь!

— Я… забываюсь?..

— Существуют определенные знаки вежливости И обычай требует, чтобы вы оказывали их нашей особе.

— Молю о прощении, государь. И прошу вашего разрешения удалиться. Я… я болен. — Отвешивая поклоны, он вышел из комнаты.

Король улыбался, прихлебывая вино.

— Как может, Джон, такой большой военачальник быть таким большим дураком?

Джон Ивлин ответил:

— Чего же вы хотите? Не будь великие люди дураками, от мира уже давным — давно ничего не осталось бы. Как же иначе? Безумие и испорченное зрение — вот основы величия.

— Ты хочешь сказать, что я все вижу искаженно?

— Нет, я ничего подобного не думал.

— Следовательно, ты наме…

— Я еще не кончил с Генри Морганом. У него был талант к пиратству, сделавший его великим. А вы тут же вообразили его великим правителем. И сделали его вице-губернатором. Чем уподобились большинству. Вы считаете, что человек, блистающий в чем — то одном, обязательно будет блистать и на любом другом поприще. Если человеку удаются хитроумные механические игрушки, вы уже полагаете, что он способен командовать огромными армиями или управлять государством. Вы думаете, раз вы хороший король, то должны быть хорошим любовником. И наоборот.

— Наоборот?

— Шутливая альтернатива, государь. Словесный выкрутас, чтобы заслужить улыбку, не более того.

— Ах, так! Ну, а Морган и его безумие?..

— Конечно, он дурак, государь, не то он сейчас ковырял бы землю в Уэльсе или ломал камни в рудниках. Но он чего — то хотел и по глупости решил, что сумеет добиться своего. И благодаря глупости действительно добился… отчасти. Вспомните принцессу!

Король уже снова улыбался.

— Мне еще не встречался мужчина, который говорил бы правду женщинам или о женщинах. Почему бы это, Джон?

— Пожалуй, государь, вы поймете, если сначала объясните, что это за царапина у вас под правым глазом. Вчера ее там не было, и она очень похожа…

— Да — да… неловкий брадобрей. Умеете вы, Джон, оскорблять исподтишка. Порой вы даже не замечаете как. Научитесь владеть собой, если намерены оставаться при королевских дворах на долгий срок.

Генри Морган восседал в судейском кресле в Порт-Ройале. Перед ним на полу слепящим надгробием лежала глыба белого солнечного света. Бесчисленные мушиные оркестры выводили свои надоедливые симонии во всех углах обширного зала. Жужжащие голоса адвокатов и стряпчих вели более громкие партии, но в той же тональности. Сонно бродили судебные приставы, и одно дело сменялось другим.

— Ваша милость, призошло сие пятнадцатого числа сего месяца. Уильямсон вошел в сад Картрайта, дабы самолично убедиться… убедиться, ваша милость, что дерево растет именно так, как описывалось. Но пока он находился там…

Дело было доведено до монотонного финала. Сэр Генри по ту сторону широкого стола сонно пошевелился. Стражники ввели угрюмого бродягу в рубище из рваной парусины.