Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Страница 40
Дионисийское, вакхическое настроение владело молодым Тувимом. А тут подоспели и политические перемены. Октябрьская революция в России потрясла Польшу. Жизнь завихрилась и забурлила. В Варшаве и Лодзе появились многочисленные литературные кафе и кабаре, и на время Тувим становится эстрадным поэтом. Но истинная поэзия перевешивает эстраду. Горькая действительности превращает Тувима в злого поэта-сатирика.
Пишет в стихах Тувим, а в воспоминаниях отмечал: «В земле еще лежали неразорванные снаряды I9I4 – I9I8 годов, а мы уже чуяли и выжидали снаряды Люфтваффе. Под этим перекрестным огнем мы ходили по земле зигзагом, цепляясь за любые «идеи», «течения» и «направления», как пьяный за забор».
В 1924 году в варшавском театре «Новая комедия» была поставлена тувимовская инсценировка повести Гоголя «Шинель». Оказалось, Акакий Акакьевич – это не только забитый маленький русский человечек, но и такой же загнанный в угол поляк. Затрагивая социальные язвы общества, Тувим наживал политических врагов и вызывал непонимание друзей. Тувим пытался оправдываться: «Политика не является моей профессией. Она – функция моей совести и темперамента». В случае с Тувимом совесть была беспокойная, а темперамент почти африканский. Еще более темпераментным был его русский друг Владимир Маяковский, которого Тувим с удовольствием переводил на польский. Особенно сильно прозвучало «Облако в штанах», по-польски – «Облак в споднях».
Маяковский отмечал, что Юлиан Тувим «очень способный, беспокоящийся, волнующийся поэт».
В 1922 году состоялось знакомство с Тувим еще с одним русским – Ильей Эренбургом. Эренбург и Тувим сразу нашли общий язык. «Почти всю жизнь мы прожили в разных мирах и встречались редко, случайно. А вот мало кого я любил так нежно, суеверно, безотчетно, как Юлиана Тувима», – отмечал в своих мемуарах Эренбург. «При первой встречи меня поразила его красота. Ему тогда было 28 лет. Впрочем, красивым он оставался до конца своей жизни. Большое родимое пятно на щеке придавало строго обрисованному лицу трагический характер, а улыбался он печально, почти виновато; порывистые движения сочетались с глубокой застенчивостью».
«Польша не всегда была ласкова к Тувиму, но он всегда любил Польшу», – замечал Эренбург. В 30-е годы Тувим нещадно критиковал народившийся класс буржуа, в его стихах часто звучала тема – круговращение денег:
Отрицательно относился Тувим к военщине. В стихотворении «К генералам» он писал:
Мощная критика обрушилась на Тувима за это стихотворение, его назвали «беспримерным по своей большевистской наглости хулиганским рекордом Тувима». Поэт стоял по другую сторону социальных баррикад, борясь стихом против власти и ее генералов, против богатых и довольных жизнью.
И далее в стихотворении «Литания»: «за выгнанных, обойденных… за слабых, униженных, битых…» Поэт молился «за беды их, за обиды, печали и неудачи».
В сентябре 1939 года гитлеровские войска вступили в Польшу. «Меня выбросило сперва в Париж, потом в Португалию, затем в Рио-де-Жанейро (чудо из чудес), наконец в Нью-Йорк… А должно было забросить в Россию», – писал Тувим в одном из своих писем. Но, может быть, Тувима хранил Господь, что не забросил его в Россию, ибо в этом случае его могла ожидать Катынь.
«В 1944 году Юлиан Тувим написал обращение, озаглавленное «Мы – польские евреи». Вот несколько выдержек из этого блестящего публицистического выступления:
«И сразу я слышу вопрос: «Откуда это мы?» Вопрос в известной степени обоснованный. Мне задавали его евреи, которым я всегда говорил, что я – поляк. Теперь мне будут задавать его поляки, для подавляющего большинства которых я был и остаюсь евреем. Вот ответ тем и другим. Я – поляк, потому что мне нравится быть поляком. Это мое личное дело, и я не обязан давать кому-либо в этом отчет. Я не делю поляков на породистых и непородистых… Я делю поляков, как евреев, как людей любой национальности, на умных и глупых, на честных и бесчестных, на интересных и скучных, на обидчиков и на обиженных, на достойных и недостойных. Я делю также поляков на фашистов и антифашистов… Я мог бы добавить, что в политическом плане я делю поляков на антисемитов и антифашистов, ибо антисемитизм международный язык фашистов… Я – поляк, потому что в Польше родился, вырос, учился, потому что в Польше узнал счастье и горе, потому что из изгнания я хочу во что бы то ни стало вернуться в Польшу, да даже если мне будет в другом месте уготована райская жизнь…»
Сделаем паузу. Наберем снова воздуха и продолжим страстный монолог Юлиана Тувима:
«…Я слышу голоса: «Хорошо. Но если вы – поляк, почему вы пишите «мы – евреи»? Отвечу: «Из-за крови». – «Стало быть, расизм?» – «Нет, отнюдь не расизм. Наоборот. Бывает двоякая кровь: та, что течет в жилах, я та, что течет из жил. Первая – это сок тела, её исследование – дело физиолога. Тот, кто приписывает этой крови какие-либо свойства, помимо физиологических, тот, как мы это видим, превращает города в развалины, убивает миллионы людей и в конце концов обрекает на гибель свой собственный народ. Другая кровь – это та, которую главарь международного фашизма выкачивает из человечества, чтобы доказать превосходство своей крови над моей, над кровью замученных миллионов людей… Кровь евреев (не «еврейская кровь») течет глубокими, широкими ручьями; почерневшие потоки сливаются в бурную, вспененную реку, и в этом новом Иордане я принимаю святое крещение – кровавое, горячее, мученическое братство с евреями… Мы, Шломы, Срули, Мойшки, пархатые, чесночные, мы, со множеством обидных прозвищ, мы показали себя достойными Ахиллов, Ричардов Львиное Сердце и прочих героев…. Мы, с ружьями на баррикадах, мы под самолетами, которые бомбили наши убогие дома, мы были солдатами свободы и чести. «Арончик, что же ты не на фронте?» Он был на фронте, милостивые паны, и он погиб за Польшу…»
В эмиграции Юлиан Тувим начал колдовать над огромной поэмой «Цветы Польши» – это нечто среднее между «Евгением Онегиным» Пушкина и «Дон Жуаном» Байрона, своеобразная энциклопедия польской жизни. После возвращения на родину Тувим активно работал, был увлечен театром, выпустил антологию польской поэзии, сборник сатирических произведений «Пером и перышкам», много переводил – «Медного всадника» Пушкина, «Горе от ума». Грибоедова, «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, еще Бальмонта, Брюсова, Блока… А еще Тувим проявил себя как детски поэт.