Знаменитые авантюристы - Страница 12

Под видом лакеев беглецов сопровождали трое лейб-гвардейцев-телохранителей. До Бонди доехали благополучно, сменили лошадей и тронулись дальше, но уже без графа Ферзена. Поцеловав руку королевы, он отправился обратно в Париж, откуда той же ночью по другой дороге намеревался отбыть в Брюссель, где должен был вновь присоединиться к королевской семье.

Ничто не возбуждало подозрения у постов национальной гвардии, и экипаж нигде не задерживали. Тем более что при досмотре баронесса Корф предъявляла документ, выданный министерством иностранных дел, в котором предписывалось беспрепятственно пропускать баронессу, направляющуюся во Франкфурт с двумя детьми, горничными, камердинером и тремя слугами.

Лишь небольшая задержка на час произошла из-за поломки колеса, не вызвав, однако, тревоги у беглецов. Они все больше проникались уверенностью в благополучном исходе рискованного предприятия. Казалось, каждый оборот колес приближает их к заветной цели.

Так, уже днем они прибыли в Шалон, единственный крупный город на их пути. Пока меняли лошадей, около экипажа собралось несколько зевак, суетился начальник почтовой станции. И вдруг он застыл, словно окаменел перед каретой. В камердинере он узнал короля, неосторожно приблизившегося к окну. Что было делать? Несколько секунд пожилой почтарь колебался — жизнь государя была в его руках. Подавив волнение, он начал помогать запрягать лошадей, всячески торопя путников с отъездом.

Когда экипаж выехал из ворот, король и королева в один голос воскликнули: «Мы спасены!» Эта удача еще больше ободрила их, придала сил, но, увы, не научила быть более осторожными.

В седьмом часу вечера экипаж с беглецами достиг почтовой станции в Сен-Мену. Было еще светло. И тут произошло то, что сорвало столь тщательно спланированную и с таким трудом организованную операцию.

Случай с пожилым почтмейстером ничему не научил Людовика. Он неосторожно высунул голову из окна экипажа. Это и погубило его и королеву. Восьмилетняя девочка, вертевшаяся возле, подняла золотую монету, оброненную одним из слуг-телохранителей во время расчета с почтмейстером. «Как это изображение на монете похоже на господина, который сидит в экипаже!» — воскликнула она. Слова ее не прошли мимо почтмейстера Жака-Батиста Друэ, патриота и революционера. Он украдкой заглянул в карету и убедился, что девочка права. Сходство человека в платье камердинера с изображением профиля на монете было несомненным. То же одутловатое, массивное лицо, нос с горбинкой, та же прическа. Друэ уже не сомневался, что в карете едет король, вернее, спасается бегством из революционного Парижа. Но предпринимать что-либо было поздно — экипаж уже тронулся и поблизости не было никого из тех, кто помог бы его задержать.

Тогда Друэ вскочил на лошадь и во весь опор помчался в Варенн, куда направился экипаж. Он надеялся, что прибудет туда раньше, так как поскакал дорогой, значительно сокращавшей путь.

В полночь, когда кортеж с беглецами достиг Варенца, маленький городок был весь уже на ногах. Отныне ему суждено будет войти в историю, а безвестному до этого почтарю стать членом Конвента. Впоследствии он попадет в плен к австрийцам, его обменяют на дочь Людовика XVI, после чего он примет участие в заговоре Бабёфа, сбежит из-под стражи и кончит дни где то в Америке.

По тревоге, поднятой Друэ, вооруженные жители встретили беглецов. Окружив карету, они заставили беглецов выйти, и тут все убедились, что почтмейстер не ошибся.

Над городком гудел набат, народ все прибывал, появились наконец и национальные гвардейцы.

Ни уговоры Людовика, взывавшего к своим подданным быть верными своему королю, ни его уверения в преданности конституции и народу, ни мольбы Марии-Антуанетты пожалеть ее детей и позволить им продолжить путь — ничто не подействовало.

Вокруг арестованных сверкали сабли и щетинились штыки, раздавались возгласы: «Да здравствует республика!» Послали нарочного в Париж. Вскоре оттуда прибыли комиссары Национального собрания с официальным приказом об аресте. Прочитав его, Мария-Антуанетта, полная негодования, обрушилась на них с упреками и угрозами. В припадке ярости она схватила этот приказ, бросила на пол и растоптала. Ее гнев и отчаяние можно понять — она знала, что теперь ей не избежать революционного трибунала.

Думала ли Мария-Антуанетта о том, что одной из свидетельниц на суде может выступить ненавистная Жанна де ла Мотт? Неизвестно. Но, несомненно, она с удовлетворением восприняла сообщение о том, что Жанна в припадке безумия в августе 1791 года выбросилась из окна лондонской гостиницы. Факт смерти и погребения Жанны де ла Мотт удостоверяла запись в церковной книге. Только гибель помешала тому, чтобы эта незаурядная авантюристка прибыла в Париж и дала показания против королевы.

Однако и без ла Мотт процесс над Марией-Антуанеттой состоялся в октябре 1793 года. История с ожерельем фигурировала на нем как пример морального падения подсудимой и режима в целом. Незадолго до суда по решению Конвента была переиздана брошюра, опубликованная Жанной в Лондоне, документ, обличающий монархию.

На свой лад поведали об этом деле и некоторые другие участники аферы. Рето де Вильет, отделавшись испугом, поспешил уехать в Венецию. Вдохновленный природой и взглядами местных красоток, он сочинил и опубликовал «Исторические мемуары дворцовых интриг и то, что произошло между королевой и мадам де ла Мотт». Преуспел на литературном поприще и д’Этьенвиль. Ему пришла в голову счастливая мысль собрать в шести маленьких томах все основные документы и «Объяснительные записки» дела об ожерелье. Сборник имел успех и принес автору значительный барыш.

Во время допроса Мария-Антуанетга, которую теперь называли просто вдовой Людовика Капета (король был казнен ранее, в январе), простоволосая, в помятом платье, на вопрос общественного обвинителя революционного трибунала, знала ли она женщину по имени Жанна де ла Мотт, бесстрастно заявила, что никогда ее не видела. Впрочем, обвинение не стало задерживаться на этом моменте: у Революции не было времени разгадывать эту детективную загадку. В бюллетене революционного трибунала за тот день было лаконично отмечено: процесс вдовы Капета.

У поэта Всеволода Рождественского есть прозаический цикл «Коктебельские камешки». Несколько небольших новелл, мастерски написанных. Великолепен язык этих миниатюр, увлекательных по сюжету, поражающих неожиданными концовками. И верно, это словно гладко обточенные камешки различной окраски и изящной формы, созданные воображением тонкого художника. Родились они давно, хотя литературную форму новелл обрели много позже. Тогда, в тридцатые годы, поселка Коктебель на морском берегу Восточного Крыма еще не существовало. Место выглядело диким, и только причудливое строение — дача поэта и художника Максимилиана Волошина одиноко, словно рыцарский замок, возвышалась над лазурным заливом. В летние и осенние месяцы сюда съезжались работать и отдыхать друзья хозяина, преимущественно люди искусства.

Население дома было пестрым, но жили все в атмосфере доброжелательства, непринужденного веселья. Среди обитателей дома повелся обычай устных рассказов. «Вечера устной новеллы, — вспоминал Всеволод Рождественский, — прочно вошли в обиход коктебельского отдыха. Эти импровизации были пестры и разнообразны, как камешки коктебельского побережья».

Память поэта сохранила некоторые из устных рассказов, которые звучали на террасе дачи у подножия Карадага. Правда, в то время, по его признанию, он не вел подробных записей. Пришлось дополнять воображением лаконичные наброски сделанных когда-то сюжетов. Так, много позже они были оформлены в виде новелл.

В чьих устах прозвучал впервые тот или иной устный рассказ, автор не поясняет. Исключение составляет лишь новелла «Королевская лилия», записанная со слов самого хозяина коктебельского дома, выведенного в рассказе под именем Старого художника. Прочитав эту новеллу, нельзя не поразиться тому, какие подчас сюрпризы преподносит расшалившаяся Клио — Муза истории.