Знаменитые авантюристы - Страница 10

Мадам де ла Мотт защищал пожилой юрист Дуало, которому его подзащитная ухитрилась вскружить голову. Этот всеми уважаемый седой человек, словно околдованный дьяволицей, положил свою репутацию на крылья любви.

Его «Объяснительные записки» имели бешеный успех. «Газетт де Лейд» писала, что дверь его дома на улице Масон постоянно осаждает толпа, так как нескольких тысяч экземпляров его сочинения не хватило, чтобы удовлетворить спрос. Дошло даже до беспорядков, и около дома пришлось выставить охрану из солдат.

Когда Бет д’Этьенвиль узнал о том, какую прибыль приносят авторам «Объяснительные записки», он решил попытать счастья и самолично сочинил несколько подобных опусов. Успех превзошел все ожидания. Его записки читались как самый настоящий роман. Распространял их от своего имени его адвокат Мотиньи, торгуя ими у себя дома на улице Ла Арп.

Не меньший успех выпал и на долю Калиостро. Его записка, написанная им самим по-итальянски, которой молодой адвокат Тилорье придал живую и пикантную форму, потешила весь город. «О, как бы это сочинение было прекрасно, если бы только в нем все соответствовало истине», — писала газета «Корреспонданс литерэр». Верный себе, Калиостро рассказывает самые невероятные истории о своем рождении, о той волшебной науке, которую он постиг, о чудодейственных исцелениях, которые творит, распространяется о странствиях, якобы совершенных по Европе и Африке. Защищаясь, он напоминает, что мадам де ла Мотт называла его эмпириком, низким алхимиком, мечтателем, колдующим над философским камнем, лжепророком, и отвечает ей:

«Эмпирик! Мне часто приходилось слышать это словечко, но, по правде говоря, я так никогда и не смог выяснить, что же оно означает; может, это человек, который, не будучи врачом, обладает познаниями в медицине, посещает больных и не берет плату за свои визиты, лечит бедных без вознаграждения, — в таком случае я действительно эмпирик. Низкий алхимик! Алхимик или нет, но определение „низкий“ здесь не подходит, так как относится только к тем, кто выпрашивает милости у меценатов и низкопоклонничает, а всем хорошо известно, что граф Калиостро никогда не искал ничьего расположения.

Мечтатель, колдующий над философским камнем! Никогда публике не причиняли никакого беспокойства, а тем более ущерба мои мечтания.

Ложный пророк! Я им никогда не был. Если бы кардинал мне верил, то он бы поостерегся мадам де ла Мотт, и мы бы не находились сегодня здесь».

В конце он восклицал: «Выслушайте и полюбите того, кто пришел, чтобы творить добро, кто терпеливо позволяет нападать на себя и смиренно защищается».

Пользовалось успехом и умилительное сочинение, написанное молодым юристом-стажером Блонделем. Его очаровательная подзащитная Николь д’Олива, поразив сердце этого служителя правосудия, предстала перед публикой симпатичной и трогательной. И двадцать тысяч экземпляров его маленького шедевра были распроданы в один миг.

Но еще больший ажиотаж, чем записки адвокатов, вызывали многочисленные памфлеты, которые выплеснуло наружу это нашумевшее дело: «Письмо аббата графине», «Письмо по случаю ареста кардинала», «Неподдельные мемуары Калиостро», «Последний кусок ожерелья» (из серии «Ожерелье») и множество других. Среди авторов этих сочинений были парикмахеры, лавочники, библиотекари. Обнаружилась даже тайная типография на улице Фоссе-Сен-Бернар, которая занималась выпуском всех этих брошюрок по «делу об ожерелье». Руководили ею помощник парикмахера и торговец подержанными книгами. Оба компаньона в конце концов угодили в Бастилию. Но усилия полиции перед потоком таких публикаций были бессильны и лишь разжигали страсти и нездоровое любопытство. Что уж говорить о фантазии литераторов. Пришпоривая свое воображение, они рисовали самые фантастические картины; художники создавали уморительные карикатуры; поэты сочиняли едкие стишки и песенки, распевавшиеся всем Парижем. Особым спросом пользовалась серия из двадцати двух портретов всех персонажей, вовлеченных в этот дьявольский фарс.

За день до суда парламент собрался, чтобы в последний раз заслушать обвиняемых. Начали с Рето де Вильета. Он появился в наряде из черного шелка и откровенно признался, что принимал участие в интригах мадам ла Мотт. Да, это он подделал подпись Марии-Антуанетты, но объяснил все своей доверчивостью.

После него наступила очередь Жанны. На ней была черная шляпа, украшенная золотисто-желтыми блестками и лентами, завязанными в узелок, платье из голубовато-серого атласа, отороченное черным бархатом, такой же пояс с раскрашенным рисунком под жемчуг, на плечах — короткая накидка из расшитого кружевами муслина. Она бросила высокомерный взгляд на судей и слегка усмехнулась. С отменной грацией опустилась на позорную скамью и спокойно начала расправлять складки своего наряда. Могло показаться, что она не на скамье подсудимых, а самым удобным образом расположилась на мягкой софе в каком-нибудь салоне.

Говорила она ясным, немного сухим голосом, четко, казалось, рубит фразы. «Мадам де ла Мотт, — свидетельствует современник, — появилась, демонстрируя полную уверенность в себе и неустрашимость; выражение ее глаз и лица показывало, что эту злую женщину ничто не может удивить; она заставляла выслушивать себя, основываясь больше на вероятностях, чем на реальных фактах. Прежде всего указала на невозможность продемонстрировать в ходе судебного процесса письма, записки и прочие вещественные доказательства».

Затем давал показания кардинал. Всех поразил его болезненный вид. Он отвечал на вопросы с достоинством и достаточно убедительно и произвел весьма благоприятное впечатление.

Следующей должна была предстать перед судом Николь д’Олива. Но охранник появился в одиночестве, сообщив, что обвиняемая занята: она кормит грудью своего младенца. (В Бастилии она разрешилась мальчиком.) Охранник передал, что подсудимая смиренно умоляет подождать несколько минут. «Закон умолкает перед природой», — было отмечено в протоколе заседания. И судьи поспешили заверить молодую мать, что готовы ждать сколько потребуется.

Наконец она появилась. Вид у нее, как и наряд, был растрепанный, а взгляд выражал отчаяние и мольбу. Суровые законники прониклись состраданием, и это решило ее судьбу.

Последним допрашивался Калиостро. С его приходом сцена меняется. У него гордый вид триумфатора, облаченного в замысловатый наряд из зеленой тафты, расшитой золотом.

— Кто вы такой и откуда прибыли? — следует первый вопрос.

Слегка улыбаясь, он отвечает громким голосом:

— Благородный путешественник. — В ответ раздался взрыв хохота.

Это его не смущает, и он продолжает рассказывать невероятную историю своей жизни, разукрашивая ее самыми немыслимыми фантазиями. Изъясняется он на каком-то жаргоне, в котором смешались латинский, итальянский, греческий, арабский и бог весть еще какие языки. Его жесты, как, впрочем, и все поведение, под стать самому настоящему шарлатану. Все в зале в душе остались довольны разыгранным графом спектаклем, отметили его юмор, присутствие духа, остроумие и находчивость.

И вот наступает 31 мая 1786 года — день вынесения приговора.

С утра перед Дворцом правосудия собралась огромная толпа, и конной полиции с трудом удавалось поддерживать порядок. С нетерпением все ждали решения 64 судей. Они заседали 16 часов, и все это время взоры тысяч людей в ожидании оглашения вердикта были обращены на двери Дворца. Наконец суд выносит решение. Толпа встречает это известие ликованием. Над площадью звучат возгласы в честь парламента.

Какое же решение вынес суд?

Перед правосудием была нелегкая задача. В особенности это касалось кардинала Рогана. После бурных дебатов — когда одни настаивали на обвинении прелата, а другие, противники королевы, считали его самого жертвой обмана — в притихшем зале прозвучало слово: «Невиновен». Похоже, что парламент в пику королевской чете и аристократам отомстил за многие годы пренебрежения и безразличия к его роли главного судебного ведомства страны.