Знамение. Трилогия (СИ) - Страница 118
Очнувшись от приложенных усилий, я обратил внимание на то, что тело старшей дочери напряглось и принялось трястись в мелких судорогах. Отпрянув и ослабив объятия, я наблюдал за страдающей дочерью. Беспомощно смотрел, как лицо малютки бледнеет. Как между ее плотно сжатых губ показывается розоватая пена, стекающая пузырями на подбородок.
– Боже! Опять! – истерично вскрикнула жена, включив налобный фонарь и направив его на девочку, глаза который закатились вверх, обнажив белки, что означало, что монстр, не пробившись в защищенную крепость моего сознания, теперь пытался прорваться к дочери, что он уже пытался предпринять неделей ранее.
Понимая, что я ничем не смогу помочь малышке и ей придется попытаться самой справиться с атакой, я лишь обнял ее, приблизил губы к ее уху и принялся бормотать слова поддержки, не уверенный в том, что и на этот раз ребенок сможет справиться с натиском врага.
– Доченька! Доченька!!! Моя малышка…, котенок…, сладкая конфетка…, умница и красавица… Это плохой «дядя»… Не пуская его к себе… Я знаю, что ты снова сможешь его победить…. Держи свою стену! Высокую и крепкую… Как я тебя учил! Держись, родная! Ты сможешь! Ты сможешь! Ты сможешь…, ‑ повторял я, будто мантру, допустив предательскую мысль о том, что приложенные усилия девочки могут быть бесполезны, так как твари все равно уже выяснили наше местонахождение и с минуты на минуту прорвут защиту и окажутся внутри магазина.
Супруга истерично металась возле нас, всхлипывая, причитая и выкрикивая нечленоразденные возгласы, то пытаясь вырвать дочь из моих рук, то отпрыгивая от нас, подбегая к ставням, наблюдая, как от частых и мощных ударов деформируется металлическая перегородка и сыпется по стенам штукатурка.
Хрупкое тельце дочери принялась еще с большей силой биться в конвульсиях, столь интенсивно, что я с трудом мог удерживать ее в руках.
– Я знаю, что ты здесь… Не нужно бороться… Твоя борьба бессмысленна… Вы проиграли… Мы все равно достанем тебя… и сожрем…, ‑ несмотря на защиту в виде стены, в моих ушах опять сотворился ненавистный шипящий голос.
Ставни продолжали сотрясаться от ударов!
Неистовые скрипы и вопли скопившихся у обоих входов в магазин зверей сотрясали душный спертый воздух!
Тело дочери тряслось в конвульсиях!
Младшая малышка жалобно скулила, удерживая сестру за руку!
Супруга бессвязно бормотала над ухом, дергая время от времени меня за плечи!
Мои онемевшие кисти рук бессильно сжимались и сжимались!
Струи пота текли по моему лицу, попадая в глаза, обжигая их солью, смешиваясь со слезами!
Мысли путались. Возникали и терялись, не успев образовать хотя бы единственную разумную идею о том, как можно выбраться живыми из возникшей ситуации!
И тут…!!! Когда, казалось бы, не оставалось даже шанса на спасение, сквозь остервенелую какафонию скрипов тварей и грохота ударов по перегородкам, я расслышал странные, неуместные окружающей обстановке переливы…
Поначалу они показались мне лишь звуковой галлюцинацией. Игрой больного, истерзанного мучениями воображения.
Однако стоило странным переливам продержаться в окружающем гвалте и грохоте еще немного, как звери внезапно затихли, будто также, как и я, прислушиваясь к неожиданному мелодичному трезвону.
И тревожное, липкое и напряженное безмолвие снова опустилось и пропитало окружающий мир, освободив звуковое пространство исключительно для возникшей из ниоткуда мелодии, которая в образовавшейся тишине зазвучала отчетливо и громко.
Жертва
– Я – тут, су‑у‑ук‑и‑и‑и‑иии!!! – следом послышался дерзкий и яростный мужской выкрик, в котором я узнал голос коллеги, – за мной, сволочи‑и‑и‑иии!!! – орал он.
Мне не было видно, что происходило во дворе. Однако воображение нарисовало для меня жуткую, но в то же время карикатурную картину, в которой сосед – грузный взрослый мужик с весом под сто килограмм, верхом на детском велосипеде катится по середине двора, и выкрикивает ругательства под аккомпанемент трелей детской мелодии, издающейся из динамика, встроенном на красном пластиковом руле.
– Тут я!!! Берите меня, суки‑и‑ии! Бери‑и‑и‑тее!!! Что?!! Боитесь?!! – продолжал орать он, а после принялся дурным басом напевать первые строки куплета пафосного и размашистого государственного гимна.
Существа еще некоторое время сохраняли молчание, словно недоумевая неожиданному развитию событий. Однако потом вдруг все разом снова завопили, захлебываясь в омерзительных скрипах, каркая, хлюпая и чавкая.
Мне немедленно стало ясно в чем была задумка коллеги. И от этого осознания мое сердце защемило от сожаления, а также от благодарности той жертве, которую принес он ради нас, вероятно понимая, что сам он заражен и обречен, решившись на поистине благородный поступок, пытаясь спасти нас, не зараженных, от неминуемой погибели.
Лапы зверей зашлепали по асфальту и брусчатке. И, судя по удаляющимся шумам, кинулись вслед за орущим коллегой, оседлавшим детский велосипед, оставив штурм дверей магазина, в котором мы прятались.
Тем временем, коллега продолжал выкрикивать слова гимна, дойдя до второго куплета. И… оборвался на половине слова, на излете высокой ноты, которую он, фальшивя, пытался взять отчаянным дерзким басом. А следом замолкла и детская мелодия… Она поначалу исказилась, заиграла быстро, потом медленно. А под конец совсем угасла, утонув в звериных скрипах и чавканьях.
Так что все было кончено очень быстро… Так же быстро, как и началось…
– Спасибо тебе, дружище…, ‑ прошептал я, понимая, что он не сможет услышать мои слова, однако чувствуя себя все же обязанным их произнести, при этом спрашивая себя, смог бы я сам принять подобное решение, оказавшись в аналогичной ситуации, и как всегда – не нашел честного и прямого ответа.
Впрочем, я понимал, что оправданность жертвы коллеги еще не была ясна. Вполне возможно, что разделавшись с ним, существа тут же вернуться штурмовать двери нашего магазина. Поэтому я продолжал напряженно прислушиваться к шумам со двора, напряженно ожидая появления признаков новой атаки.
Звери же не появлялись. Я мог расслышать лишь их отдаленные скрипящие поскуливания. Минута шла за минутой, и даже редкие скрипы вскоре пропали, растворившись в благодатной вечерней тишине, в который были теперь слышны лишь шумы моего отрывистого учащенного дыхания.
Отвлеченный последними событиями, я только заметил, что дочь перестала биться в конвульсиях, и теперь спокойно и расслабленно лежала в моих объятьях, с полузакрытыми веками, изможденная и все еще бледная, но пришедшая в сознание.
Вытерев кровавую слюну с ее подбородка, я приложил тыльную сторону своей ладони ко лбу малышки, горячему и мокрому от покрывающего его пота.
– Папа… Я – уже хорошо…, ‑ слабым голоском обратилась она ко мне, недовольно хмуря брови и отстраняя мои руки от своего лица.
– Ты его опять победила? – спросил ее я, ощущая прилив нежности к дочери, которая несмотря на трудности, выпавшие ей на долю, проявляла себя как стойкий и смелый маленький герой.
Она серьезно и деловито кивнула головой в ответ, выбралась из моих объятий и отошла вместе с младшей сестрой к матери, которая засуетилась вокруг детей, ощупывая их и поправляя на них одежду.
Я же подошел к деформированным ударами зверей двери, ведущей во двор, и прислушался, стараясь уловить любые звуки, которые бы означали, что опасность не миновала. Однако двор жилого комплекса был по прежнему погружен в безмолвие, и чем больше времени проходило в тишине, тем увереннее я себя чувствовал, убеждаясь, что предсмертный трюк коллеги на самом деле сработал.
Прислушавшись к себе и слегка опустив высоту воображаемой стены вокруг сознания, я также не уловил голоса «старого приятеля», недоумевая с одной стороны о его мощи, способной прорвать мою и дочери защиту. А с другой стороны об отсутствии разумного мышления у остальных тварей, которые по сути вели себя словно стая злобных, но глупых собак, которых можно было отвлечь от основной цели любым посторонним отвлекающим маневром.