Знакомство категории X - Страница 8
Он показывает мне нужное движение, чтобы я научился напрягать ту самую мышцу. Подогнув ноги, втянув шею и скрючившись, он каждые три секунды одновременно сжимает ягодицы и поднимает плечи, словно чистит забившийся слив раковины.
— Можешь смеяться надо мной, но ты мне еще спасибо скажешь. Присоединишься к нам сегодня вечером? У Мелоди будет групповушка, девочки со съемок: сможешь потренироваться…
Как бы ненароком я спрашиваю, придет ли Талья.
— Талья там не бывает. На площадке ее могут отпользовать с десяток мужиков, но, если в баре какой-нибудь парень начнет к ней клеиться, предлагая за ночь в три раза больше, чем она зарабатывает за эпизод, она ему скажет, что она не шлюха. Девушка со странностями.
Под задницей, где-то в полотенце, у него начинает звонить мобильник. Он наклоняется, ищет телефон и ругается, что и пяти минут не могут его оставить в покое, отвечает и сразу же смягчается, похоже, это снова какой-то кастинг.
Я встаю, сделав вид, что не хочу его беспокоить, одеваюсь и выхожу на вечернюю улицу с чувством легкого беспокойства, причину которого понимаю, пройдя метров пятьсот-шестьсот и оказавшись под часами. Команда только что вышла на стадион в Мадриде. Если не удастся сыграть вничью, окажемся в подвале таблицы. Обычно в этот самый момент в день игры я все бросаю и собираюсь с мыслями. Впервые за последние девять месяцев мне на это наплевать.
Ее дом — единственное в этом закоулке здание с нормальными окнами и дверью. Остальные — бетонные блоки, окна которых скорее похожи на пробитые кувалдой и завешенные брезентом дыры.
В подъезде старые облупленные стены; на полу под почтовыми ящиками с портфелем под головой лежит мальчишка. Он оторвался от комикса и смотрит на меня, дотягивается ногой до кнопки выключателя и, не сводя с меня глаз, нажимает ее пяткой. Это очень толстый подросток лет десяти-двенадцати, в ярком тренировочном костюме в обтяжку. Я поблагодарил его за свет и спрашиваю, не знает ли он, на каком этаже живет мадемуазель Стов. Он быстро, как может, встает и, по-прежнему глядя на меня, отвечает: пятый этаж налево, они приятели, а его зовут Руди. Протягивает мне руку, я пожимаю ее и называю свое имя. Он с важным видом качает головой, добавляет, что рад знакомству. Этот короткий диалог порядком его утомил. Он медленно заваливается на прежнее место, чтобы отдышаться.
Я поднимаюсь по просевшей лестнице, стены разрисованы граффити, где-то играет рэп, слышны крики младенцев и ругань взрослых. Лестничные площадки служат мусоркой, складом для игрушек, детских колясок и велосипедов, пристегнутых к перилам. Между третьим и четвертым этажами какой-то старик в морском бушлате уступает мне дорогу. Я прислоняюсь к стене, из уважения к возрасту предлагаю ему пройти первым, однако тот не соглашается и пропускает меня, потому что я иду вверх, а он спускается. На следующем пролете я замечаю, что он, опершись на перила, продолжает смотреть мне вслед.
Я жму на кнопку звонка, который держится на скотче. Дверь открывает какая-то девушка с оголенным пупком и бычком в зубах, подозрительно косится на мой букет. Я извиняюсь перед ней, говорю, что, наверное, ошибся: я думал, что позвонил к Талье Стов.
К Талье Стов… и Аннук Риба, — отвечает она с вызовом. — Она что теперь, на дом работу берет? Достала. Ладно, заходи.
Поворачивается спиной и нетвердой походкой идет по коридору. Я закрываю дверь. Прихожая забита коробками. Болтается голая лампочка, из-за грязи рисунок на обоях уже невозможно разобрать, но пахнет свежим паркетным воском.
— Сюда, — говорит она, не оборачиваясь и шатаясь из стороны в сторону.
Я в нерешительности кладу букет на коробки.
— Тальи дома нет?
— Проходи, тебе говорю. Мы живем вместе.
Входит в комнату, затягивается косячком, предлагает его мне. Я говорю «Спасибо, не надо». Тогда она задирает кофту, почти полностью обнажая свою огромную грудь, и стоит руки в боки.
— Что ты об этом думаешь?
Я повторяю «Спасибо, не надо».
— Да ты за кого себя принимаешь? Какое мне дело до тебя, я о них спрашиваю.
Она подбородком указывает на десятки постеров с изображением грудей, развешанных рядами на стенах, на которых фломастером проставлены даты. Все плакаты похожи друг на друга, только размер грудей разный.
— На какие больше похожи? — не унимается она.
Я наугад тыкаю в тот, что над кроватью.
— Ну уж нет, блин, это же до рождения ребенка! Они у нее сейчас меньше, как у меня! У меня вот какие! — орет она, неожиданно топнув ногой, и начинает колотить по фотографии слева от зеркала. — Скажи же, черт!
— Ладно. Да, правда, если присмотреться… есть что-то.
Она хватает меня за воротник рубашки и тянет к себе.
— Правда! Врубаешься? Мне нужна правда!
Я отстраняюсь, прошу ее отпустить меня: мы незнакомы, разницы я не вижу, и вообще мне наплевать. С криком «Шлюха» она бросается на стену, дубасит кулаками по плакату прошлого месяца, а потом и вовсе принимается срывать картинки со стен. В ужасе я пячусь в коридор. Мне доводилось видеть подобные приступы ярости в детстве, когда мы ездили за город играть около аэропорта против зулусов из Гугулету[6], которые нюхали краску с содержанием свинца. Иногда мы специально мазали по воротам, чтобы избежать драки. Еще минуту назад человек вел себя нормально и приветливо и вдруг в одно мгновение совершенно терял рассудок из-за какого-нибудь пустяка. Чаще всего нам удавалось вовремя смыться, и все удары ножом доставались мячу.
В замке поворачивается ключ, дверь открывается, ударяясь о стену. Входит Талья с пакетом, из которого торчат пучки сельдерея, обнаруживает мои цветы, ногой захлопывает дверь, нервно вздыхая. Я иду ей навстречу, извиняясь за то, что пришел раньше. Она сует мне в руки сумку с овощами и устремляется в комнату, откуда все еще доносятся ругательства и рыдания.
— Ты почему не у матери?
— Если хочешь знать, какой-то парень бросился под поезд в метро!
— Ты когда-нибудь оставишь меня в покое наконец?
— Он сказал, что у меня такая же грудь, как у Софи до родов!
— Надеюсь, ты не взялась за старое? Снова мешаешь экстази с «Ред Буллом»?
— Клево: я косячком заполировала, и хоть бы что…
— Да черт тебя дери, я тебя прибью, идиотка!
— Отпусти меня!
Три звонкие пощечины, и крики стихают. Появляется Талья, на спине она тащит всхлипывающую девушку. Я предлагаю свою помощь.
— И что же ты думаешь я делаю, когда тебя нет рядом?
Она проходит по коридору, открывает дверь плечом соседки и закрывает ее за собой. Я отношу сумку с провизией на кухню и, чтобы чем-нибудь заняться, начинаю доставать содержимое. Кроме сельдерея она купила помидоры, огурцы, двенадцать йогуртов, перец и кусок мяса, из-за которого все перемазано кровью. Пытаюсь понять, что из всего этого можно приготовить. Может, какое-нибудь украинское блюдо.
В тазу между пачкой ваты и бутылкой со спиртом лежит старая развалившаяся книга — словарь «Ларусс. Правила этикета». Серые стены украшены открытками с видами пляжей и надписью «Сен-Жан Мыс Ферра».
За стеной спускают воду в унитазе, заглушая звук рвоты. Эстафету подхватывает душ — трубы грохочут у меня над головой. Открываю холодильник, чтобы положить продукты. Кроме пары кусочков сыра, бутылки «Рикара» и молотка в нем ничего нет. Поскольку там теплее, чем снаружи, я захлопываю дверцу и складываю продукты обратно в сумку. Над раковиной, забитой посудой, висят ярко-желтые клеёнчатые шторы. Вид из окна жутковатый: подъемные краны и сортировочная станция. Железнодорожные пути тянутся, переплетаясь, до горизонта. С кальсон, свисающих с верхнего этажа, на подоконник мелким дождиком капает вода. Теперь я понимаю, зачем такие шторы.
— Налей себе чего-нибудь, — кричит Талья из ванной.
— Да ладно, время есть.
— Поставь какой-нибудь диск там, в гостиной.
То, что она называет гостиной, скорее похоже на склад размером три на пять метров, отгороженный китайской занавеской, куда уместились книжный шкаф, телевизор, небольшая стереосистема, три садовых кресла и какой-то пожелтевший цветок в горшке. Стены неравномерно покрыты красными пятнами: то ли абстрактное искусство, то ли йогуртом кидались. Включаю диск. Из колонок рвется техно-рэп.