Знакомство категории X - Страница 10

— Хочешь, оставайся спать у нас.

Я вспомнил о собаке: лоток чистый, корм у нее есть. И согласился, поглаживая ее ногу. Она отодвинулась.

— Я сказала — спать.

— Почему?

— У тебя завтра съемки в восемь утра, и это будет не софт.

Я вздыхаю, пытаясь изобразить из себя жертву, качаю головой, получается довольно неплохо, даже самому становится смешно. А ей нет. Она сидит не двигаясь. Глубоко вздохнув, закусывает губу и, уставившись на свои коленки, неожиданно спрашивает меня серьезным и даже каким-то напряженным голосом:

— Когда ты был на мне, вначале… ты пристально смотрел мне в глаза. Что ты видел?

— Видел?

— Пару раз парни говорили мне, что, вглядываясь в мои глаза, чтобы дольше продержаться, они что-то видели. Они не могли объяснить, что именно. Знаешь, когда долго смотришь на облако и в какой-то момент начинает казаться, что видишь лошадь или лицо… А ты… Что ты видел?

В ее голосе слышалась неподдельная тоска. Можно было подумать, для нее это очень важно, будто она что-то потеряла и надеется, что я помогу ей это найти. Я закрыл глаза, пытаясь вспомнить свои ощущения.

— Это… желтые точки, они двигаются, а потом замирают, и получается картинка…

— Какая картинка?

— Линия. Скорее даже две линии, что-то вроде перспективы…

— Ты видел это! — воскликнула она, схватив меня за запястье. — Теперь давай опиши мне картинку поподробнее!

— Это что-то… похожее на взлетную полосу.

— Да нет же, — сказала она нетерпеливо, потянув меня за руку. — Это аллея.

Я открыл глаза.

— Аллея?

Она вскакивает, бежит за сигаретой к книжному шкафу, жадно затягивается и поворачивается ко мне — глаза горят.

— Это аллея. На входе маленькая белая калитка, а в конце она круто поворачивает. Платаны. В этом я уверена. Огромные, стоят близко-близко друг к другу, кроны смыкаются в вышине над дорожкой, посыпанной мелкой галькой, сквозь которую проросли трава и мох. Это моя аллея. Моя картинка, мое убежище. Всякий раз когда приходится терпеть какую-нибудь мерзость на съемках, когда мне хочется уйти от реальности, я прячусь там, и у меня получается! Клянусь, получается… Ты сам видел. Я сбежала туда тогда, на площадке, потому что у меня ноги свело судорогой, когда ты приподнял их. Не хотела останавливать съемки.

Я смотрю на нее и не верю. Она меняется на глазах: сначала просто говорит, потом начинает жестикулировать, в голосе и неподвижном взгляде появляется что-то, чего я раньше не замечал. Даже в тишине, которая снова воцарилась между нами, чувствуется что-то новое.

— Но что это? Что именно? Сон, видение?

— Всегда одно и то же: я открываю калитку, прохожу по аллее метров пятьдесят, но чем дальше я иду, тем длинней она становится… И чем трудней и унизительней то, что происходит со мной на площадке, тем длинней аллея и тем отчетливее чувство, что я дома… А в конце я останавливаюсь. Я ни разу еще не доходила до поворота. Не знаю, как выглядит дом. Но он мой, я уверена. Однажды он станет моим. Это единственное, чего я хочу в жизни.

Она тушит сигарету, цепляет ногой карамельку, подкидывает и ловит рукой.

— А может, он существует не в этой жизни. Может, это дом, который ждет меня по ту сторону. Я приближаюсь к нему, когда смерть дышит мне в лицо: на работе, где СПИД и все такое. Меня это не смущает. Если этому суждено случиться только в мире ином, тоже неплохо. Важно одно: когда-нибудь я обрету его. Пошли.

Она ведет меня на кухню, достает со дна коробки из-под печенья ключ, и мы идем к ней в спальню. Она закрывает дверь на два оборота, раздевается за три секунды, как будто одна. Я следую ее примеру и заползаю к ней под одеяло. Почти болезненное ощущение счастья — лежать в постели у нее дома, вдыхать ее запах. Я целую ей грудь, провожу языком по животу, она останавливает меня.

— Ты не хочешь, чтобы я ласкал тебя?

Она отрицательно качает головой.

— Чего ты хочешь?

Она притягивает меня к себе и смотрит в глаза.

— Ты же понимаешь, что дело не в тебе. Я не могу все валить в одну кучу. Больше не могу. Чтобы я возбудилась, мне нужно услышать «Мотор!».

Я поцеловал ее в шею и улыбнулся, очень нежно, так, словно ничего не слышал, словно был занят изучением ее тела.

— Мне очень нравится твой запах.

— «Мон-Сен-Мишель», янтарный гель для душа. Нашла три года назад в одной каюте. Я была просто в шоке. Это моя первая маленькая частичка Франции. Единственный раз в жизни, когда я что-то украла.

— В какой каюте? Ты имеешь в виду в кабинке на пляже?

Она хмурит брови.

— На корабле. Я служила на флоте.

Я приподнимаюсь на локте.

— На боевом корабле?

Она пожимает плечами.

— На торговом. Я убирала каюты на грузовом судне. Расскажу как-нибудь в другой раз. Спи.

Она погасила свет, повернулась ко мне спиной. Я лизнул ей затылок, легонько потерся об нее, подбираясь пальцами к лобку. Она сжала бедра. Рука застряла, я шепнул:

— Мотор!

— Не смешно. Я чувствую себя очень одинокой, понимаешь. Все люди занимаются любовью, чтобы расслабиться, забыть о заботах, о работе. А для меня любовь — работа, чем мне от нее отвлечься?

Я прижался к ней, возбудившись от одного нежного прикосновения к бедрам. Такое со мной было всего лишь раз, в пятнадцать лет с первой подружкой. И мы заснули, словно решили быть благоразумными, пока не повзрослеем, как будто у нас все еще впереди.

Два кофе, три пересадки в метро, и мы добрались до съемочной площадки. Вошли, держась за руки. Брюно, отжимавшийся в своей гримерке, так и подскочил, спросил в форме ли я, предполагая, очевидно, что я всю ночь репетировал роль. Девушки пили кофе, греясь у электрического радиатора. Подошла помощница режиссера, чтобы представить мне тех, с кем я сегодня буду сниматься. Я смущенно покосился на Талью, она жестом — а что делать? — дала понять, что эксклюзивности требовать не станет.

Я чмокнул Мелоди, брюнетку с хвостиками, с которой приходил вчера смотреть квартиру. Она сказала, что рада знакомству. Грудь, ягодицы, бедра и лицо — она себе все поменяла, кроме голоса, но ее все равно дублировали из-за ее сильного южного акцента, уточнила Талья. Сегодня она явилась со своей мамашей, которая приехала с Пиренеев и теперь с гордостью взирала на дочь. Эта приятная полноватая дама принесла для всех круассаны.

Пожимая руку Светлане, я старался не смотреть на нее. Эта надутая барби, которой Брюно вчера приносил посылку, стояла уже голая, готовая к съемке. Всего за три остановки, пока мы ехали в метро, Талья разнесла ее в пух и прах. Они повздорили из-за парня, с которым вместе снимались в одной сцене: Светлана встречалась с ним после съемок, и ей все время казалось, что его хотят у нее увести. Однако у меня возникло ощущение, что украинка Талья терпеть не могла Светлану главным образом потому, что та была белоруской. Мне, как уроженцу ЮАР, такое проявление расизма между двумя блондинками казалось, мягко говоря, странным.

Удерживая мою руку, Светлана улыбнулась и, вызывающе выгнувшись, произнесла:

— Я хотела, чтобы поладить.

Я молчал, не зная, что ей ответить.

— «Чтобы мы поладили», — поправила ее Талья и, взяв меня за руку, повела в сторону азиатки, у которой все тело было в пирсинге.

— Они милые, — сказал я без особых эмоций.

— Изис де Сез, интеллектуалка хард-порно. Окончила факультет социологии и пишет диссертацию на тему «Неизъяснимое в непристойном».

Сначала я подумал, что Талья издевается и поэтому говорит шепотом, но потом понял, что она это делает из уважения.

— Познакомься, это наш новенький — Руа. Он очень хорош.

Азиатка обратила в мою сторону потухший взор, выгнутые дугой брови и плотно сжатые губы. На нее надевали садомазохистскую упряжь из черной кожи и накладной член на ремне, и я ощутил беспокойство при мысли, а не для меня ли это готовится. Я спросил у ассистентки, можно ли почитать сценарий. Она ответила, что в этом нет надобности: режиссер переписал сцену и сам все объяснит.