Знаки в ночном небе - Страница 2
С трудом поднявшись, он поплелся разжигать печь. Строгая полено на растопку, ворчал вслух:
- Когда же кончатся эти странные провалы? Может, мне все врачу рассказать? Но опасно, могут не понять, объявят сумасшедшим.
В гимназию Полищук не пошел, сказавшись больным. Он действительно чувствовал себя разбитым. Провалявшись в постели до вечера, все-таки решился встать и сходить к адвокату Зернову. Их связывала многолетняя дружба, адвокат был умным, начитанным человеком, учился в Петербурге. Правда, Виктор Иванович не злоупотреблял встречами, в гости ходил редко и каждый раз получал от споров с Зерновым большое удовольствие.
Когда он вошел, Зернов играл в шашки с хозяйским сыном, прихлебывая крепкий, кирпичного цвета чай.
- А! Пропащая душа явилась! Совсем забыл старого друга, - закричал Зернов, вставая из-за стола и решительно отодвигая доску. Потом разглядел запавшие глаза, необычную бледность Виктора Ивановича и заволновался:
- Ты что, нездоров? Что-нибудь случилось?
- Пустяки, - махнул рукой Полищук, - просто не спал всю ночь, много работы.
- Роман писал? Когда же, наконец, почитаешь?
- Какое там! Отчеты замучили, в обществе неразбериха.
- Жаль, что роман забросил, - Зернов пододвинул ему стакан и снял чайник с самовара, - хотя общество твое тоже хорошее дело.
Они пили чай. Зернов все смотрел изучающе на Виктора Ивановича, потом заметил:
- Какая-то в тебе угрюмость появилась. Что-то тревожит?
- Зима наступает. Как только вокруг задует, завоет - жизнь начинает казаться мне бессмысленной. Вот подумал сейчас: пройдет 30 - 40 лет, мы умрем, от нас ничего не останется, а снег, мороз, метель пребудут вечно на этом куске земли.
- Дела остаются.
- Дела наши мизерны. Гораздо серьезнее наши мысли, наши надежды, наша тоска по другой жизни - но и это только пар от дыхания, исчезающий бесследно вместе с нами.
- А бессмертие души? - рассеянно улыбнулся Зернов. - Отрицаешь?
- Нет, почему? Вот у манси душа после смерти превращается в водяного жучка и живет себе. Наверное, и у нас так, чем мы лучше?
- Это тебе веры не хватает.
- Опять веры, - вздрогнул Полищук, - во что веры?
- В себя, конечно. В то, что ты действительно существуешь, и, следовательно, не только твои дела, но и твои мысли, твое воображение, твоя тоска являются такой же необходимой стихией, как молния или ураган, как солнечный свет. Без них мир был бы другим - беднее и проще.
- Не верится.
- Плохо, что не верится. Без этой веры человек не существует, а просто пребывает, как водяной жучок.
Полищук встал:
- Ты неисправимый романтик, Зернов. По-моему, все это самообман. Пойду я, дел много.
- Постой, чудак, ты же только пришел. Посиди еще, выпьем чаю как следует, у меня баранки есть, сейчас принесу.
- Нет, спасибо. Надо идти, работать надо. Работать и работать - в этом мое единственное спасение, да и твое, наверное, тоже.
И Виктор Иванович погрузился в работу с головой - уроки в гимназии, уроки на дому, работа в обществе, участие в переписи населения, когда он неделями пропадал в самых глухих уголках губернии, переписывая угрюмых кержаков или полудикие семейства оленеводов.
После неожиданно теплой осени выпал наконец снег, и все вокруг сгладилось, посвежело. Полищук, сверх меры загруженный работой, на этот раз не испытал привычного суеверного страха перед началом зимы. Только раза два он позволил себе сходить в тайгу - светлую, выстуженную и как будто голую. Находил полянку, разжигал там костер и сидел, всматриваясь в высоченные ели и березы, в это огромное, молчаливое и жуткое к вечеру пространство, и в который раз возвращался к последнему разговору с Зерновым, пытаясь понять, что его в нем зацепило. Сидел до тех пор, пока мороз не начинал пробираться за воротник, потом не спеша закидывал огонь и выбирался к дому.
Был уже конец декабря. Виктор Иванович задержался в гимназии дольше обычного и возвращался в полной темноте, спешил, потому что замерз. Подойдя к калитке, он отдышался и, прежде чем войти во двор, посмотрел на небо. К ночи сильно похолодало и вызвездило. Звезды были крупными и яркими, какими они всегда бывают под Рождество. Полищук весь закоченел, но не трогался с места, все смотрел вверх, пока не увидел - вправо от Плеяд медленно смещалась крохотная светящаяся точка.
"Трентон", - прошептал Виктор Иванович и почувствовал, как в нем зашевелилась, заворочалась давешняя тоска.
И уже ничего не помогало, он ходил, словно в тумане, говорил невпопад, ночами лежал пластом без сна. Наконец, на четвертую ночь словно натянутая струна лопнула в нем. Он рванулся и сел на кровати. Из-за леса вышла полная луна, и желтая полоса пересекала всю комнату от окна до печки. Виктор Иванович оделся, вышел на крыльцо, долго стоял там, осматриваясь, потом нерешительно двинулся к сараю. Какая-то безумная уверенность подталкивала его, не давала остановиться. Осторожно прикрыв за собой ворота, он прошел вглубь, туда, где сквозь крошечное окно под потолком проникал свет, и тут кровь бросилась ему в голову и сдавило горло: прямо перед ним чуть-чуть блестел в темноте глайдер.
И вот Полищук опять висел над землей, ярко освещенной лунным сиянием, и видел внизу каждое дерево и каждую покрытую инеем ветку на нем, видел заячьи следы на снегу, и опять его переполняло счастье, и он все всматривался в эту огромную, распростертую внизу землю, как в любимую женщину после долгой томительной разлуки.
"В будущем, - думал он, - с развитием техники люди начнут с Земли замечать все эти странные летающие в небе объекты, которые появляются по ночам в пустынных местах. Сколько будет гипотез об инопланетянах, пришельцах, космических шпионах! А на самом деле это всего лишь знаки того, что жива еще надежда на чудо, которое может случиться с каждым глубоко верящим в себя человеком".