Знак Огня - Страница 103

Его глаза утратили дикое звериное выражение и были затуманенными, жалобными, а лицо казалось скорее смущенным, чем угрожающим.

— Иван! — тихо сказал Гордон. Отложив винтовку, он двинулся к безумному человеку.

Аль-Вазир не отступил, но и не проявил дружеского расположения. Вяло и тупо глядя на людей, он продолжал стоять и почесываться.

— Он сейчас в спокойном настроении, — шепнул Гордон. — Осторожно, Хокстон. Дайте мне воспользоваться этим. Думаю, он не будет сильно сопротивляться.

— В таком случае, — сказал Хокстон, — вы мне больше не нужны.

Гордон обернулся, глаза англичанина горели жаждой убийства. Его рука легла на рукоять револьвера. Мгновение два человека стояли, напряженно глядя друг на друга. Хокстон сказал тихо, почти шепотом:

— Вы дурак, если думаете, что я дам вам шанс. Мне и одному по силам доставить безумца в Аль-Азем. Мой знакомый доктор восстановит его разум… и тогда я добьюсь, чтобы Аль-Вазир открыл мне, где Кровь Богов…

Они одновременно выхватили оружие: один — револьвер, другой — саблю. Во время выстрела взметнулся клинок и вышиб револьвер из рук англичанина. Гордон почувствовал ветерок от пролетевшей пули, и тут же стоявший позади него сумасшедший застонал и тяжело рухнул. Револьвер звякнул о каменный пол. С яростью во взгляде, Гордон обрушил клинок на голову Хокстона, но тот быстро отпрыгнул и выхватил свою саблю. Гордон краем глаза заметил, что Аль-Вазир безжизненно лежит там, где упал, и кровь струится из его головы.

Сталь зазвенела, посыпались искры, когда Гордон и Хокстон сошлись в яростной схватке. Это были неукротимые натуры, и каждый из них желал смерти другого. Жажда убийства, нашедшая наконец выход, подкрепляла каждый выпад! Несколько минут удар следовал за ударом, и невозможно было уследить за стремительно мелькавшими клинками. Они бились с яростью, холодной как сталь, с непринужденностью, в которой, однако, не было ни горячности, ни беззаботности. Звон стали оглушал. Казалось чудом, что клинки, играющие над головами противников, не достигают цели. Мастерство обоих воинов было слишком хорошо отточено.

После первого урагана атак ход схватки переменился: она стала не менее яростной, но более искусной. Солнце пустыни, отражавшееся в клинках многих поколений бойцов, не видело более великолепного зрелища воинского искусства, чем это — на высоком карнизе между солнцем и пустыней два чужестранца решали свою судьбу.

Вверх и вниз по карнизу… скольжение и перемещение быстрых ног… скольжение, но не топтание… звон и стук стали о сталь… горящие черные глаза, смотрящие в холодные серые… мелькающие лезвия, красные в лучах восходящего солнца.

Хокстон у себя на родине набил руку во владении прямым клинком. Он предпочитал колоть, а не рубить и пользовался острием с дьявольской ловкостью. Гордон учился искусству боя кривой саблей в тяжелой школе афганских горных войн; он бился без всяких правил. Его смертоносный клинок то метался, как язык змеи, то рубил с сокрушительной силой.

Все это не походило на церемонную дуэль с элегантными правилами и формальностями. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, жестокая и отчаянная. За десять минут оба применили столь изощренные фехтовальные приемы, что отправили бы на тот свет любого средневекового воина. Они не останавливались ни на секунду, только раздавался звон и скрежет клинка о клинок… Напав на Гордона, Хокстон не учел что солнце будет бить ему в глаза; Гордон почти оттеснил Хокстона к краю пропасти, и англичанин, отпрыгнув в сторону, с трудом удержался от падения с горы.

Все кончилось внезапно. Хокстон, с залитым потом лицом, почувствовал, как начала проявляться страшная сила Аль-Борака. Даже стальное запястье англичанина одеревенело под ударами, которые обрушивал на него Гордон. Считая, что превосходит противника в искусстве фехтования, Хокстон начал подготовку к сложному финту и притворился, что заносит меч над головой Гордона. Аль-Борак понял, что это хитрость, и, сделав вид, что обманут, поднял саблю, как будто парируя удар противника. Острие сабли Хокстона коснулось его шеи. Англичанин сделал выпад, но тут же понял, что попался, а остановиться уже не смог. Лезвие его сабли скользнуло у плеча Гордона, когда тот стремительно уклонился, и клинок американца сверкнул на солнце белой стальной молнией. Смуглое лицо Хокстона превратилось в кашу из крови и мозгов; его сабля громко звякнула о камень; он пошатнулся и упал; голова его была рассечена до нижней челюсти.

Гордон утер пот с лица и посмотрел на распростертое тело, слишком опьяненный ненавистью и битвой, чтобы окончательно осознать, что враг мертв. Он вздрогнул и обернулся, когда сзади раздался слабый голос:

— Все тот же быстрый клинок, как всегда, Аль-Борак!

Аль-Вазир сидел, прислонившись к стене. Его глаза, больше не затуманенные и не налитые кровью, спокойно встретили взгляд Гордона. Несмотря на спутанные волосы и косматую бороду, он выглядел совершенно нормальным. В любом случае это был тот человек, которого Гордон давно знал.

— Иван! Живой! Но пуля Хокстона…

— А, вот что это было! — Аль-Вазир поднес руку к голове, залитой кровью. — Но тем не менее я очень даже живой и в здравом уме — в первый раз за Бог знает какое время. А что случилось?

— В тебя попала пуля, которая предназначалась мне, — объяснил Гордон. — Дай я осмотрю твою рану.

После короткого осмотра он объявил:

— Только царапина. Пуля скользнула по коже и оглушила тебя. Сейчас я промою и перевяжу.

Делая перевязку, он коротко сообщил:

— Хокстон взял твой след — из-за твоих рубинов. Я пытался его остановить, но тут нас поймал в ловушку Шалаан ибн Мансур. Ты был не в своем уме, и я связал тебя. У нас была схватка с арабами. Мы их прогнали.

— Какой сейчас день? — спросил Аль-Вазир. Услышав ответ Гордона, он воскликнул:

— Великие небеса! Прошло больше месяца с тех пор, как меня ударило по голове!

— Что? — изумился Гордон. — Я думал, одиночество…

Аль-Вазир засмеялся:

— Нет, не одиночество, Аль-Борак. Я тут занялся кое-какой работой… Обнаружил ход в одну из нижних пещер, ведущий вниз, в туннель. Входы в оба лаза были завалены камнями. Я стал их оттаскивать просто так, из любопытства. Потом я нашел еще один ход, ведущий из верхней пещеры на вершину горы и похожий на дымовую трубу. Когда я отодвигал каменную плиту, которая его закрывала, и убирал завал камней, это и произошло: одна из глыб свалилась и расшибла мне голову. С тех пор разум мой помутился. Иногда я ненадолго приходил в себя… но и тогда мои мысли оставались не очень ясными. Сейчас я вспоминаю их, как обрывки снов. Помню, что я жил в Орлином Гнезде, открывал консервы и пожирал еду… и старался вспомнить, кто я и почему здесь. Потом все опять исчезало.

В другом смутном воспоминании я был привязан к камню и видел, как ты и Хокстон лежали на карнизе и стреляли. Конечно, я не понимал, что это был ты. Я помню, как ты сказал, что, если кто-то будет убит, другие уйдут. Стрельба и крики разозлили меня. Я хотел, чтобы все ушли и оставили меня в покое.

Не помню, как долго я опять ничего не соображал, но, придя в себя, я вспомнил про ход, который вел на вершину горы… Потом я полз и карабкался и вскоре увидел, как звезды сверкают надо мной, и почувствовал, что ветер дует мне в лицо… Небеса! Мне нужно было доползти до вершины, а затем спуститься вниз по уступам на другой стороне горы!

Потом я смутно помню, что бежал и полз сквозь темноту… испуганный стрельбой и шумом, и какой-то человек стоял один на пригорке и кричал… — Аль-Вазир содрогнулся и покачал головой. — Когда я пытаюсь вспомнить, что произошло потом, — это какая-то круговерть огня и крови, как ночной кошмар. Мне казалось, что человек на холме виноват во всем этом шуме, который сводит меня с ума, и что если он перестанет кричать, они все уйдут и оставят меня в покое. Но с этого момента все погрузилось в красный туман…

Гордон хранил молчание. Он понимал: виной всему было его собственное замечание, нечаянно услышанное Аль-Вазиром, о том, что, если Шалаан ибн Мансур будет убит, арабы убегут. Подслушанные слова запечатлелись в затуманенном мозгу сумасшедшего… и в конце концов преобразовались в действие. Аль-Вазир не помнил, что он убил шейха, и не было необходимости расстраивать его правдой.