Знак - Страница 9

– Поведение солдат непростительно, и они сурово наказаны, – твердо отвечает мать и поворачивается ко мне: – Кайра, поздоровайся с бургомистром Золдии. Ваша светлость, позвольте представить вам мою дочь Кайру.

– Мне нравится ваша пыльца, – говорю я. – А в глаза она вам не лезет?

– Еще как лезет, – смеется бургомистр. – Поэтому если мы не принимаем посетителей, всегда надеваем очки.

Он достает из кармана очки с бледно-зелеными линзами и протягивает мне. Я тотчас их надеваю, но они чересчур мне велики и съезжают с носа, поэтому мне приходится придерживать их за дужки. Мама весело, беззаботно хохочет, и бургомистр вторит ей.

– Мы сделаем все возможное, чтобы уважить ваш обычай, – обращается он к матери. – Хотя, признаюсь вам, не понимаю я его.

– Суть в том, что мы стремимся к обновлению, – поясняет мать. – И среди мусора отыскиваем то, чему можно дать вторую жизнь. Ничто и никогда не следует расточать попусту. Думаю, вы со мной согласитесь.

Ее слова вдруг зазвучали в обратном порядке, очки скользнули вверх к моей переносице и опять оказались в руках губернатора. Моя первая Побывка сворачивалась в моем сознании. Воспоминание вернулось в начальную точку и исчезло.

Я опять очутилась в своей спальне, в окружении кукол. Я знала, что когда-то побывала на Золде и встретилась с бургомистром, но почему-то не могла вызвать в памяти давние образы. Их место занял узник с удавкой на шее, а в ушах звучал отцовский бас.

Риз обменял свое воспоминание на мое.

Я и раньше видела, как он проделывал подобные штуки: первый раз – с Васом, его товарищем и слугой, а второй – с мамой. И все это случалось после того, как Риз в растерзанных чувствах возвращался от отца. Дотрагивался до человека, и через секунду плечи брата распрямлялись, глаза высыхали, он начинал выглядеть более-менее спокойным.

А Вас и мама становились… опустошенными. Точно утратили что-то.

– Кайра, – произнес Риз, и по его щекам потекли слезы. – Ты сама согласилась, что будет честно, если мы поровну разделим бремя.

Он потянулся ко мне. Во мне что-то вспыхнуло. Едва его ладонь дотронулась до моего подбородка, под моей кожей зашевелились синеватые вены, точно паутина из мрака или мокрицы. Они двигались, ползли по моим рукам, разнося жар. И боль.

Я завизжала так громко, как никогда в жизни. Мне вторил голос Риза, звуча с моим почти в унисон. Темные вены принесли с собой физическую боль.

Теперь я сама стала болью. Я погружалась в нее, растворялась в ней.

Риз отдернул руку, но тени и мучительная боль остались. Мой токодар проснулся слишком рано.

В комнату вбежала мама в кое-как застегнутой рубашке и с влажным лицом, которое она не успела вытереть. Увидев черные пятна на моей коже, кинулась ко мне, схватила за плечи, но сразу отшатнулась, как будто обожглась. Она почувствовала то же самое, что и я.

И я опять завизжала, вцепившись ногтями в черную паутину.

Мама дала мне лекарство. С тех пор Риз, не выносивший боли, избегал прикасаться ко мне. Как и все прочие.

– Куда мы направляемся?

Я следовала за матерью по бесконечным коридорам, мой силуэт отражался в отполированном до блеска паркете. Мама шла впереди, с прямой спиной, поддерживая свои юбки. Она всегда выглядела очень элегантно. Сегодня лиф ее платья был отделан вставками из кожи Панцырника, вшитыми так, что они казались прозрачными и невесомыми, будто воздух. Она умела настолько идеально подвести глаза, что стрелки в уголках выглядели как настоящие ресницы. Однажды я попыталась повторить сей подвиг, но рука у меня дрожала, и каждые несколько секунд приходилось замирать, задыхаясь от боли. В итоге я решила, что предпочитаю естественную красоту. Впрочем, я привыкла к непритязательному стилю: я носила свободную одежду, обувь без шнурков, шаровары на резинках и объемные свитера с рукавами, достающими до кончиков пальцев. Хотя мне еще не исполнилось девять сезонов, я уже лишилась последних остатков детского легкомыслия.

Боль стала частью моей жизни. Самые обыденные занятия требовали в два раза больше времени: мне приходилось часто делать перерыв, чтобы просто перевести дух. Никто не мог ко мне прикоснуться, и поневоле я была вынуждена все делать сама. Лекарства и зелья, доставляемые с других планет, которые я глотала в тщетной надежде ослабить мой дар, вызывали тошноту.

– Тс-с-с, – шепнула мама, прижав палец к губам, и открыла дверь, ведущую на крышу.

Мы вышли на посадочную площадку, где нас ждал летательный аппарат, похожий на птицу, присевшую передохнуть. Его дверцы были распахнуты. Быстро оглядевшись, мама взяла меня за руку, прикрытую толстым шерстяным рукавом, чтобы я не могла причинить ей боль, и потянула за собой в кабину.

Усадив меня в кресло, она пристегнула ремни безопасности и объявила:

– Мы отправляемся к человеку, который, вероятно, поможет тебе, Кайра.

Его звали Дакс Фадлан. А табличка на двери гласила: «Доктор Дакс Фадлан».

Врач попросил меня называть его Даксом, но я использовала только официальное «доктор Фадлан». Мои родители приучили меня уважительно обращаться к людям, у которых была надо мною власть.

Моя мама была высокой женщиной и часто вытягивала вперед свою изящную длинную шею, замирая в полупоклоне. Я видела, как на ее горле пульсировала натянувшая жилка.

Взгляд врача скользнул по шрамам на ее руке. Мама никогда не скрывала свои метки, свидетельствующие о совершенных ею убийствах, но даже они выглядели прекрасно, а отнюдь не отталкивающе: ровные, нанесенные через одинаковые интервалы. Вряд ли доктору Фадлану, жившему на планете Отир, попадались пациенты из народа шотетов.

Вообще это было странное место. Когда я пришла, меня отвели в комнату с кучей игрушек. Выбрав несколько куколок, я затеяла игру, в которой давным-давно принимал участие и Ризек: выстроила их в боевом порядке и приказала «сражаться» с огромным плюшевым зверем, сидевшим в углу. Примерно через час явился доктор Фадлан и позвал меня, заявив, что обследование закончено, чему я сильно удивилась, поскольку со мной ничего не делали.

– Восемь сезонов, – сказал доктор моей маме: – Рановато, конечно, но ваша Кайра – далеко не единственная, кто обрел токодар в столь нежном возрасте.

Я почувствовала, что боль вновь обострилась, и попыталась усмирить ее с помощью дыхательной гимнастики, которой обучают шотетских солдат на случай, если придется зашивать рану, а обезболивающего под рукой не окажется. Я научилась этой технике по видеозаписям.

– Обычно, – продолжал доктор, – подобное случается в экстремальных обстоятельствах, в качестве защитной меры. Вам известно, не произошло ли чего-нибудь особенного с Кайрой? Тогда мы и сможем понять, каким образом возник столь необычный дар.

– К сожалению, я не знаю, – ответила мама.

Она врала. Я рассказала ей, что со мной сделал Ризек.

Но теперь я сообразила, что не стоит выводить ее на чистую воду. Если мать лжет, значит, у нее есть на то причины.

– Мне крайне неприятно сообщать вам об этом, но Кайра не просто созрела и получила дар, – добавил доктор Фадлан. – Похоже, что дар отвечает ее собственному устремлению, поэтому последствия меня несколько тревожат.

– Что вы имеете в виду? – резко спросила мать, выпрямившись на стуле в струну.

– Поток течет сквозь каждого из нас, – меланхолично вымолвил доктор Фадлан. – Он заполняет нашу плоть, как жидкий металл – формы для литья – опоки, в каждом случае принимая иные очертания и проявляясь по-разному. По мере развития человек меняется. Любые трансформации затрагивают и форму, которую принимает поток, поэтому и дар со временем тоже может преображаться. Впрочем, люди редко меняются на фундаментальном уровне.

Хотя я не увидела на руках доктора Фадлана ни единого шрама и он не говорил на откровенном языке, он внушил мне доверие. В уголках его рта и глаз залегли глубокие морщины, и они становились еще заметнее, когда доктор Фадлан смотрел на меня. Кожа его была того же оттенка, что и у моей матери. Между ними явно имелось отдаленное родство, что, в общем-то, неудивительно: в жилах многих шотетов течет чужая кровь.