Змий (сборник) - Страница 41

Но настанет день, и все убедятся, что мадам Элиза по праву сохраняет за собой титулы грузинской царевны и Великой княжны Магнитогорской. Ей лично эти титулы не нужны, она давно отказалась бы от них. Но они принадлежат роду, в том числе ее будущим детям и внукам, и она не может и не должна решать за них столь важный вопрос.

На нас работают в восьми респектабельных научных центрах. Кое-где официально, от имени УРМАКО, по расчетной части. Кое-где — нет.

УРМАКО имеет кредиты от консорциума шести банковских групп и, кроме того, от трех правительственных организаций в Африке, Азии и Южной Америке, которые, по-моему, не подозревают о существовании своих компаньонов.

УРМАКО не одна. Думаю, битюг имеет еще две-три благопристойные личины, но к этим документам я не имею доступа.

Получаю копии всех ученых отчетов. Те, что потолще, не читаю. Многословие — верный знак заблуждения. Те, что потоньше, стараюсь смотреть. И ничего не понимаю.

Начинаю читать каждый раз со страхом — а вдруг нащупали. До сих пор не нащупали, но это не может длиться вечно.

А случая все нет.

Устал я. Недобертольд…

— Думаешь, я хотел? Зуб дам, что не хотел. Зуб дам, что не лез, не шнырял, не подсиживал. И мокрых дел не обстраивал. А так выходило: чуть где затрет, так, кроме Мазеппа, некому.

Думаешь, я «звезду» открыл? Не я. Бросовый мужичонка нашарил и сам ко мне подвалился: "Мне не сдюжить, а ты вон какой!" Взялись на паях, он год повкалывал, а потом взмолился: "Мочи нет. Ни полная мне не надо, ни четверть пая. Гони тридцать кусков… Черт с тобой, хоть двадцать, лишь бы враз — и владей на здоровье, а я линяю".

А где мне двадцать кусков взять?

Я в «Семью» полез, как в петлю. Думаю, гореть — так с песней. Взял пятьдесят кусков, добыча пополам. Тому мужичонке двадцать сунул, на остальные «Марс-Эрликон» справил — рубаю. Половина с ходу не моя, половиной за долг рассчитываюсь, сухари грызу. Тут тебя и нанесло.

Под твою ворожбу передоговорился с «Семьей». Остаток долга скащиваем, они вкладывают миллион, платят за регистрацию — я долбаю. И ежели пойдет, тридцать моих, семьдесят ихних. Вся троица приезжала, «звезду» общупали, как невесту. Регистрация на мое имя, сам закон знаешь. Платишь — и сиди. Чуть стронулся с места, два года прошло — и прощай права. Я сижу. Долбаю.

Добрался — выдал первые кубы. И все точь-в-точь, как ты обещал. И приезжает ко мне средний. Младший, говорит, спился, две дочки у него, зятья — хапуги, дело загубят. Старшего саркома ест. Лечится, лечится, а мысли уже не те. У меня, говорит, сын, так он картинки рисует, заходится. Только разговор, что «Семья», говорит, а по сути я один, в деле сотня миллионов крутится, и кругом одни рвачи, никому не верю. Так нельзя. Протяну, говорит, ну, три года, ну, пять и начну молотить направо-налево. И делу конец. А такое дело! Два десятка точек в разработке, транспорт налажен, от клиентов отбою нет, и все тихо. Это же никакому расхудожнику так аккуратно не нарисовать! Случись со мной что, говорит, так помру не с того, а с тоски, что такой красе конец.

А ты, говорит? У тебя авторитет, ты такую махину своротил и не свихнулся. Тебе верю. Иди, говорит, в «Семью». Пока — самым младшим. Все точки отдаю под твой надзор. Твое дело — производство, мое — рынок. А там посмотрим. Как сдюжишь.

Ну, договорились. Вместо меня подставку сделали, но закон есть закон. Каждые полтора года дергаю на «звезду» и там на глазах у всех инспекторов собственноручно кубы режу, как резал. И пока я жив, все права за мной.

Одного они не знают в Верховном комиссариате — они думают, я вольфрам режу. И считают «звезду» по второй категории. Не дай бог дознаются, что там уран — переведут в первую, и катись, Мазепп, колбаской! Сунут мне отступные, объявят международный консорциум.

— Но ведь снулый уран-то, Мазепп! Снулый!

— Чудак, в том-то и сила! Конец света не завтра, вперед глядеть надо, мозгами раскидывать. Пока Наука возится, я склады битком набью, а что на складах, то уже наше. Только больше я тебе ни слова не скажу. Ни к чему.

— Так вдвоем со средним, значит, и мозгуете?

— Помер он. Инсульт. Я один. Вся «Семья» — это я. У него хоть я был, а у меня — никого.

— Даже меня?

— Ты-то есть, — протянул он. — Ты-то есть. Денег нету. Горим. Все выжато. Если к первому концентрат с пятнадцатой не подоспеет, чем проценты платить буду, не знаю. Так-то вот. И объясни мне хоть ты, как же это выходит: высший закон исполняю, все от себя отдаю, а меня со всех сторон гвоздит и гвоздит, будто я против течения пру. А? В чем фокус?

Этому ни я коней не учил, ни кони меня не учили.

"Ферст мэн".

Мазепп решился. Мы поплелись на поклон к "ферст мэну".

Сцена представляет собой квадрат с диагональю в тридцать пять километров. Никаких промышленных и сельскохозяйственных предприятий псевдодевственная лесостепь с веселенькой живностью. В центре квадрата добротный плантаторский дом со службами посреди псевдозапущенного парка. Народу-у — тьма, но опытные оберкрайсландшафтмейстеры обеспечили иллюзию полного безлюдья. Запашок человеконенавистничества под этим природолюбием простой душе и не помстится.

— Мазепп! Остановись, глянь и подумай! Он же тебя съест в один хлоп челюстьми! — что-то в этом роде я лепетал, пока мы шли по молча указанной нам тропинке.

— Слезь с души. Сам знаешь — выхода нет. Ели меня, ели, да не съели. А съедят — пусть лучше он съест, а всем прочим — фиг-нолик.

Робел битюг, но бодрился. Усиленно. За нас двоих.

Ну, идем.

Историки грезят о протоколах таких бесед, но что-то их нет, протоколов. Так что предлагается уникальный товарец.

Ей-богу, если б я не знал, кто перед нами, прошел бы мимо этого типа, как мимо смятой банки из-под пива.

Злюсь. Преувеличиваю. Мужик как мужик.

Считается, что у таких людей время дорого и аудиенции дольше десяти минут не длятся. Чушь. Ему явно нечего было делать, он был нам рад, как сопляк трехлетний калейдоскопчику, вертел на все боки и смотрел на свет. Три с лишним часа.

Легенда об открытии "снулого урана" нашла благодарного слушателя. В отличие от повести о финансовых тяготах, под которую ему зевалось от скуки.

Сам он говорил очень просто и откровенно. Сначала я инстинктивно искал за этим подвох, но потом меня осенило: а с какой стати ему строить нам подвохи? Мы же у него — как божьи коровки на пальце: бежим, бежим, чешем лапочками, а пальцевладельцу — милая забава.

— Завидую вам, — сказал он Мазеппу. — Чем бы ни кончилась партия, начато и поведено красиво. Это достойно войти в хрестоматии, независимо от того, каков эндшпиль. Но с эндшпилем вы пришли ко мне, я вас правильно понимаю?

Мазепп кивнул.

— А мне, представьте себе, претит садиться и доигрывать за вас. Вел-вел виртуоз, и вдруг является каток. Хрусь! — ни позиции, ни доски, король в лепешку, но разве это мат? Срам! Я на это не согласен. И при том, что я каток, я же уязвим, как медуза. Сколько народу только и ждет, чтобы я на чем-нибудь этаком споткнулся! Уличить меня в связях с вашей братией — все наши комитеты, подкомитеты и комиссии спят и видят. А ведь есть еще две трети мира: русские, китайцы, Индия, Африка. Что скажут они? Что я проклятый капиталист и, как все это дрянное семя, липну к мелким подлогам и обманам? Ведь все ваше дельце — это мелкий подлог и обман в космическом лабазе, не так ли?

— Так, — согласился Мазепп.

— Приятно слышать. А то публика, вроде вас, даже в личном пользовании увертывается от называния вещей своими именами. И вы хотите, чтобы я на глазах у всего мира попался на такой дешевке? Фу, дорогие мои, фу! Не пойдет! Родничок тут поблизости, пить не хотите? Посидим на бережку.

Попили, присели.

— И все же мне хочется вам помочь. Но как? Притом, чтобы не испортить партию и не замараться? Ваши предложения?

Мазепп изложил предложения.