Змея - Страница 11

— Авербах Яков Львович, — приложил руку к козырьку кепки невысокий и загорелый старшина, приветствуя Леварта. Выглядел старшина совершенно, как Людвиг ван Бетховен, если бы композитора постричь под бобрик и одеть в выгоревшую песчанку.

— Западный блокпост, — указал Бармалей, — тот, что вблизи обрыва, напротив выхода из ущелья, — это «Горыныч». Хозяйство Шипа, прапорщика Никиты Шипачева. Захарыч, а где Никита?

— Пьяный в жопу, — заморгал припухшими глазами сержант Захарыч. — Со вчерашнего дня. Дембель, однако.

— Ну да, — кивнул головой Бармалей, — я забыл. Шип и еще трое идут на гражданку. Такой ход вещей. Вы прибываете, они отъезжают. А так как смену ожидали еще позавчера, то уже три дня пьют. Так что ты, прапор, присмотрись к блокпосту «Горыныч». Поскольку должность командира на практике уже вакантна, то сразу там принимайся за хозяйство. Сержант Жигунов будет тебе помощником. Вы оба опытные воины. Это видно с первого взгляда, и спрашивать не надо. Так что, справитесь, припеваючи. А младший сержант… Как ваша фамилия?

— Станиславский Олег Евгеньевич.

— Младший и совсем зеленый сержант Станиславский остается с вами. Не буду вас разделять, потому что необычайно живописно вы скомпонованы как комплект. Пожалуйста, прошу в кают-компанию. Захарыч, у дембелей осталось что-то выпить?

— Разве что кишмишовка, — пожал плечами сержант. — Или брага.

— С вашего позволения, — Ломоносов снял эр-дэ и пошарил в нем. — У меня тут есть кое-что. Сувенир из Ашхабада.

При виде пол-литра «Московской» глаза Бармалея и Якоря заблестели, а Захарыч облизнулся. Быстро нашлись кружки. Налили, выпили, понюхали хлебную корку, вздохнули. Леварт решил, что пришло время вопроса экзистенциального значения.

— Скажите, — поднял он глаза, — как тут у вас?

Бармалей фыркнул.

— Как тут, спрашиваешь? Скажи ему, Якорь, как тут.

— Слева хуйня, — объяснил Яков Львович Авербах. — Справа хуйня. А посредине пиздец.

* * *

Как в хорошем фильме, уже первая ночь принесла массу впечатлений и доказала, что застава нужна, что расположена она именно там, где ей следует быть расположенной, одним словом, что она имеет полный и заслуженный смысл своего существования.

Как только пробило полночь, со стороны расположенного за дорогой ущелья сверкнуло, грохнуло, загремело, а ночь заполнил жуткий хохот стальных сборных осколков мин ОЗМ. ^[34]Из-за этого хохота их и прозвали «ведьмами». Из «Муромца» застрочил ПКМ, размечая темноту огненными стежками бэзэтэшек. В отмеченную бэзэтэшками цель с грохотом вгрызся утёс, ^[35]а черное небо запылало осветительными ракетами.

— Не стрелять, — Леварт утихомирил возбужденных новичков. — Спокойно. Это не на нашем дозоре. Смотреть прямо, а не по сторонам. И ждать приказа.

Утёс снова зашелся грохотаньем долгой очереди. А потом наступила тишина. Медленно падали ракеты, рассыпая искры. Леварт взглянул на стоящего поблизости сосунка из пополнения, который судорожно сжимал АКМ и как-то странно подергивался. При ближайшем рассмотрении удалось выяснить причину: под юнцом спазматически дрожали колени. Прежде, чем догорела ракета, Леварт увидел слезы на его лице. Он плакал от стыда, не в состоянии совладать с дрожью.

— Ничего страшного, — тихо сказал Леварт. — Это сейчас пройдет.

Ночное происшествие как нельзя лучше проиллюстрировало те указания, которые Бармалей давал Леварту с вечера. Когда уже перешли друг с другом на ты.

— Видишь, Пашка, то ущелье за дорогой? Называется Заргун. И второе, по ту сторону дороги, напротив твоего блокпоста. Это Даври Джар. От ущелья к ущелью тянется душманская тропинка, путь, по которому они ходят из кишлака Дэх-и-Шахаб в кишлак Сара Кот. Иногда вовсе не для того, чтобы по нам ударить, а обычно себе путешествуют из кишлака в кишлак, бывает далеко не с военными намерениями. Но бывает и по-другому. Бывает, что это транспортируют из Пакистана через Хайберский перевал и Кунар оружие, которое предназначено для больших банд в Давлат-Шах и далее, в Нуристане в долине Панджшер. Оба выхода ущелий заминированы, у нас там растяжки, «ведьмы» и пэ-эм-энки. Духи об этом знают, поэтому обычно гонят перед собой баранов. А когда бараны подрываются на растяжках, тогда они пытаются прорваться из ущелья в ущелье. Ну а мы тогда их немножечко поливаем. Так, чтобы сноровку не потерять. В общем, нечего переживать.

«В общем-то, действительно, — подумал Леварт, глядя на ниспадающие ракеты, — нечего переживать. До рассвета пять часов».

— Иди спать, Ломоносов. Я останусь на позиции.

Ломоносов и не думал уходить. Стоял и как-то странно смотрел на него.

— Ты знал, — сказал он наконец. — Там, тогда, в колонне.

— Что в колонне?

— Ты знал о засаде. Предчувствовал ее. Интуитивно.

— Опыт, — холодно ответил Леварт, отвернувшись. — После нескольких месяцев в Афгане кожей чувствуешь…

— Я так не думаю, — Ломоносов не дал от себя отделаться. — Думаю, что это что-то большее. Думаю, что у тебя этот дар был уже на гражданке. Более того, он у тебя с рождения. И ты открыл его в себе еще ребенком.

— Что именно?

— Паранормальные способности.

Леварт помолчал какую-то минуту, глядя на очередную падающую ракету.

— В Советском Союзе, — наконец ответил он, медленно выговаривая слова, — нет никаких паранормальных способностей. Не существуют. У нас все нормально. Медицина находится на высоком уровне. И тут же вмешивается, если обнаружится что-то паранормальное. У того же ребенка. Медицина своевременно вмешивается и лечит. Есть специальные медицинские учреждения, в которых из паранормальных делают нормальных. Процесс этот бывает длительным и кропотливым, но, в принципе, всегда дает результаты. Отсюда нормальность, которая так повсеместно и отовсюду говорит сама за себя в нашей социалистической стране.

— Знаю, что ты хотел этим сказать.

— Знаю, что знаешь.

— Сейчас уже не те времена. Интуитивные способности, ясновидение и экстрасенсорное восприятие наука признает и исследует. Новейшие исследования…

— Станиславский!

— Что?

— Отъебись от меня.

Осветительные ракеты падали медленно, с достоинством, как низвергнутые с небес взбунтовавшиеся серафимы.

* * *

Ефрейтор Белых, которого все звали Валерой, и который сам хотел, чтобы его так называли, был родом из Москвы. Леварт понял это еще до того, как Валера представился. Ибо эту модель производила исключительно столица. Невысокий, худой и сухолицый, несмотря на молодой возраст, с редкими волосами и недостающими зубами, с постоянно прищуренными глазами, Валерий Семенович Белых был настоящим сыном темных московских переулков, ворот и подъездов, типом, которого лучше было не встречать, когда смеркнется, в парке Горького или в Сокольниках. Леварт придерживался мнения, что таких столичных типов, как Валера, не должно встречать нигде, кроме Воркуты. Свое мнение он, как обычно, скрывал, не желая, чтобы оно воспринималось как проявление тривиальной антипатии между Москвой и Питером. В Афгане он уже успел насмотреться на таких, как Валера, которые были, в общем, сильны только на словах или в группе себе подобных. Он знал, как с такими себя вести.

— Послушай, ты, говнюк, — процедил он сквозь зубы, оттягивая Валеру в сторону. — Ты мне тут не выпендривайся и не корчь из себя старого афганца. Не на такого нарвался. Я тебе не зеленый прапор только из учебки, которого ты думаешь вокруг пальца обвести. Я тринадцать месяцев за речкой. Я был в боях, которые тебе даже и не снились, а таких, как ты, пачками на броне свозил на базы. Давай договоримся: если будешь знать свое место, пролетит нам служба, как вечеринка в доме культуры. А если будешь ломаться и ставить мне палки в колеса, то дни до дембеля тебе так обрыднут, что синим будешь плакать, а красным будешь какать. Ты меня понял?

Валера легко кивнул головой, но прищуренных глаз не опустил. Леварт схватил его за грудки, коротким движением головы показал на новичка с расквашенным носом.