Змеиная вода - Страница 6

Море…

Море бывает всяким.

И я по нему даже скучаю. Малость. Но не настолько, чтобы вернуться на Дальний.

– Года два они жили в Крыму. Здоровье окрепло, но не настолько, чтобы держать их в столице. Да и… у меня дела. Я и дома-то бывал редко.

Он словно оправдывался, и за дела, и за то, что дома бывал редко.

– А потом Надежда попросилась домой. Сказала, что в Крыму хорошо, но там все слишком чужое…

– И ты прислушался?

Надо же…

– Не сразу. Мне казалось, что это каприз. Девочке было двенадцать. Я решил, что она с кем-то повздорила или еще что. Не подумай, что я сатрап и деспот…

Я хмыкнула.

И сатрап, и деспот.

Может, сам по себе. Может, привычка уже, там ведь, прежде, никто не оспаривал его право принимать решения. Тем более решения-то Одинцов принимал здравые. И благодаря этим решениям мы выживали. Только в поле – это одно. И где-то он это понимает, наверняка, но избавиться от привычки сложно. Как и от страха, что если решение примет кто-то другой, случится беда.

– Но после со мной связалась гувернантка, которая сказала, что Надежда почти все время плачет. Она сильно тоскует по дому. Что того и гляди впадет в тоску, а это может быть чревато. Я обратился за консультацией к доктору… и к менталисту. Не смотри так! Бывают нормальные адекватные менталисты, которые помогают людям…

– Знаю, – говорю, чтобы прервать этот поток слов. – Это просто…

– Остаточная тревожность, – Одинцов чай допил. – Так он сказал. И сказал, что знакомая обстановка действительно может помочь.

– И они вернулись.

– Да. У матушки отыскалась дальняя родственница, которая изъявила желание присмотреть… война многих обрекла на одиночество.

И это понимаю, как понимает и Бекшеев. А потому протягивает руку, точно это прикосновение ко мне позволит ему убедиться, что я существую. А я касаюсь его, убеждаясь, что и он настоящий.

Не призрак.

Это одиночество, внутри, оно не исчезнет просто так. Оно будет сидеть, раз за разом напоминая о себе, именно тогда, когда ты расслаблен и не ждешь, когда уже почти поверил, что не один. Оно, пожалуй, и заставляет Сапожника маниакально оберегать свою семью. Оно тянет Тихоню к чужим детям, которые явно перестали быть чужими, заставляя выслушивать чужие беды, вникать, мирить, искать пути и подходы, подкупать, решать проблемы и отмахиваться от возмущения женщины, что не готова принимать такую вот помощь.

И самого Тихоню.

– Софья Васильевна – хорошая женщина… не смотри. Действительно хорошая. Она совершенно не похожа на матушку. Очень мягкая и добрая, такая… я бы сказал, трепетная. И девочек она приняла. А они – её.

– И все вернулись…

– Змеевка. Деревня называется Змеевка. Особняк стоит чуть в стороне. Когда-то Змеевка принадлежала Пестряковым, но это было давно. Хотя там и помнят. Особняк я помог восстановить. Хозяйством тоже было кому заняться. Я нанял учителей. Сперва для девочек, потом вовсе открыл классы для местных. Война…

Война.

Давно её уже нет, а эхо до сих пор стоит.

– Теперь там вовсе школа стоит. И Надежда в ней преподавала, как и Ниночка теперь…

– Что случилось? – подал голос Бекшеев.

– Не знаю, – Одинцов сказал это не сразу. – Я навещал их, когда получалось. Читал отчеты. Приглядывал за управляющим. Матушка созванивалась с Софьей Васильевной. Да и она порой ко мне обращалась, если возникала нужда. Правда, редко. Содержание на девочек выплачивалось, его хватало… в последний раз как раз речь шла о желании Надежды преподавать в школе, а для этого ей нужно было сдать экзамены. Я помог. Нет, нет… просто организовал комиссию.

Одинцов замолчал, наверное, понимая, что одного этого факта достаточно, чтобы экзамен был сдан.

– Я удивился тому, что она выросла. Это как… время. Его не ощущаешь. Оно идет-идет, а его все равно не ощущаешь. Пока вдруг однажды не увидишь, что вместо ребенка, которого однажды поручили твоим заботам, на тебя смотрит взрослая уже девушка… красивая девушка. Тогда я еще подумал, что совсем выпустил этот момент из головы, что ей надо бы жениха отыскать. Только стоило заговорить, и выяснилось, что жених у нее как раз и был.

– Анатолий? – уточнила я очевидное.

А Одинцов ответил:

– Да.

Одинцов выглядел усталым.

До Бекшеева доходили слухи. Всякие. В том числе и о пошатнувшемся здоровье, о том, что здоровье оное прямо таки намекает на скорую отставку. Но подобные слухи ходили обо всех.

Да и здоровье…

Среди прошедших войну здоровых не осталось.

Вот усталость – это да. И пальцы Одинцова терзают узел галстука, и видится в том желание избавиться от шелковой этой удавки. Желание борется с приличиями. И чувством долга.

– Каблуковы – соседи Пестряковых. Давние весьма… я даже будто бы знаком с ними. Но знакомство это случайное и, говоря по правде, в памяти моей не задержалось. Сам факт, пожалуй, что и только. Дом еще их помню…

– Кто заговорил о них вообще? – спросил Бекшеев.

– Заговорил? Знаешь… пожалуй, был обед. Надежда сдала экзамен. До того только о нем и думала. Весьма волновалась. Она уже вела уроки в школе, но так, в качестве благотворительности, время от времени. Библиотеку вот организовала. Надежде же хотелось большего. Матушка, конечно, не слишком одобрила подобное. Ей это казалось… странным.

– Неприемлемым?

– И это тоже. Матушка – человек старого воспитания. В её глазах женщина должна думать о семье. Да, именно матушка и заговорила, что библиотека и школа – это хорошо, но нужна семья. Что Надежде стоит задержаться в столице, возможно, остаться на сезон. Матушка вывела бы её в свет, организовала бы приглашения…

– А Надежда?

– Смутилась. Сказала, что ей это не нужно. Они заспорили… с моей матушкой редко кто осмеливается спорить. А я еще подумал, говоря по правде, что это хорошо. Это значит, что она выросла, что тоска и боль, и прочее все, её терзавшее, отступили. И сказал, что с женихами успеется. А Надежда ответила, что у нее уже есть жених. И это, пожалуй, поразило матушку.

– Чем?

– Самим фактом. Не поймите превратно. Матушка полагает женитьбу – весьма ответственным… мероприятием. Шагом.

Зима фыркнула и проворчала:

– Поэтому ей ни я, ни твоя Ольга не нравятся? Недостаточно ответственно шагал.

– И это тоже, – Одинцов оставил галстук в покое. – Тогда разговор едва не превратился в ссору. Надежда вспылила… матушка…

– Умеет доводить людей.

– Именно. Мне пришлось остудить обеих.

Бекшеев даже посочувствовал. Самую малость.

– Я пригласил Надежду для приватной беседы. Не то, чтобы я планировал как-то разрушить её счастье. Напротив, мне хотелось донести, что разрушать ничего я не намерен, как и не намерен препятствовать её жизненным планам. Я хочу лишь убедиться, что человек, с которым она собирается связать жизнь… достойный.

– А она?

– Сперва возмутилась. Она почему-то везде и во всем видела попытку ограничить её свободу. Она заявила, что не нуждается в деньгах, что Анатолий богат… в общем, с юными девушками разговаривать оказалось весьма непросто, – Одинцов положил руки на подлокотники. – Но затем Надежда успокоилась все же, и мы поговорили. И в Змеевку отправились вместе.

– Ты, она и твоя матушка?

– Я, она и моя жена, – сказал Одинцов. – Я счел, что присутствие матушки будет несколько излишним. А она решила, что это хороший повод обидеться на мою черствость и холодность. И отбыла на воды.

Бекшеев тихо порадовался, что его матушка не имеет обыкновения лезть в чужую личную жизнь. Может, потому что собственная её довольно увлекательна. Настолько, что того и гляди придется думать о свадебном подарке, как выразился старший брат. А потом еще посмотрел на Бекшеева и сказал, что с этого стоило бы все начинать, и что это Бекшеев подал матушке дурной пример.