Змей - Страница 15

Зверобоя в ту пору и помин простыл. А когда Сабота удрал от боярских стражников, Панакуди велел крестьянам отобрать для чудища трех телят. Сам же отправился домой — будто бы сырые яйца пить, чтобы голос был позвонче, когда станет с чудищем разговаривать.

Перешагнул он порог хижины, смотрит — Сабота уже там, дожидается его. Старик подал ему знак — дескать, молчок! Взял с постели овчину, накинул себе на голову и поманил Саботу, чтобы тоже залез под шкуру.

— Мы же могли говорить на языке «чи-чи», — сказал Сабота и сморщил нос от запаха старой овчины.

— С твоим «чи-чи» больно долго получается, а у нас времени в обрез. Слушай внимательно! — Старик перевел дух и торопливо продолжал: — Ежели к завтрашнему дню не затопим крепость, красавица Джонда угодит в пасть змея, а мы с тобой — боярским псам на обед.

— Этому не бывать! — прервал его Сабота.

— Еще не знаешь, что делать надобно, а уж кричишь «не бывать», — рассердился Панакуди. — Значит, тоже не головой думаешь, а усами, хоть они у тебя еще не выросли.

— Но почему же, дедушка? Я все обдумал. Ты давеча сказал, что крепость можно затопить. С какой стороны? Как? Ясное дело, с той, где река. Крепости всегда строят так, чтобы в случае осады не остаться без воды. Значит, где-то в крепостной стене есть потайная преграда. Откроешь ее, и речка хлынет в крепость. И я даже знаю, где эта преграда, — у водопада! Прошлым летом, когда слуга главного прорицателя послал нас с ребятами на речку ловить раков, я нырнул и слышу — стена гудит, будто за нею нет ничего, пусто. Мне тогда ни к чему было, а теперь, как ты сказал, что крепость затопить можно, я сразу и вспомнил! Вот, а ты говоришь, что я не головой думаю...

— Ладно, ладно, сынок. Не вгоняй в краску. Ты так толково рассуждаешь, что меня, старика, стыд берет. Только все равно знай — дело мы с тобой затеяли нелегкое. Когда в крепости из-за наших чудодейственных корешков поднимется кутерьма, придется тебе, сынок, пройти через все девять подземелий к потайной преграде и пустить воду. Да смотри, сам не захлебнись! Тебе еще предстоит со змеем сразиться — без тебя нам нипочем не справиться. Вот что тебя ждет!

— Кому в крепости известно, как открывается потайная преграда? — спросил Сабота.

— Про то двоим известно, — отвечал Панакуди. — Перво-наперво, Калоте, ежели, конечно, этот дуролом не забыл еще, потому что на уме у него только охота да обжорство. И главному прорицателю. Этому вралю и проныре все известно, все боярские соглядатаи, небось, под его началом ходят. Сам на место боярина метит.

— Больше мне знать ничего не надо, — сказал Сабота. — Считай, что крепость затоплена!

— А девять подземелий? Одно страшнее другого. Как начнешь с псарни...

— У псов — только зубы, а у меня руки есть, — настаивал Сабота. — Да еще усы, которые, хоть не выросли, вполне могут заменить голову. Верно? — ввернул он и продолжал: — Ладно, дедушка, подземелья да главный прорицатель — это моя забота. А ты, как «договоришься» со змеем, пойди набери побольше своих чудодейственных корешков. Без них мне не добраться до потайной преграды.

— Со змеем у меня разговор будет недолгий. Крикну: «Ответь мне, змей, нет или да?». Эхо в ответ: «Да-а» — и дело с концом. Даже возвращаться, чтобы боярину об этом доложить, не надо — соглядатаи главного прорицателя все равно раньше моего прибегут. Так что я оттуда прямиком за кореньями. Прихвачу с собой Двухбородого и Козла — вместе-то больше наберем. Маловато осталось их в наших лесах, кореньев этих — кабаны выкапывают.

— Да-а... — Вздохнул Сабота. — Ежели не хватит кореньев, красавице Джонде не сдобровать...

— Никак, приглянулась она тебе? — Панакуди сбросил овчину и заглянул Саботе в глаза. — Да ты ее любишь! Давно?

— Не помню... — засмущался Сабота и снова полез под овчину.

Но Панакуди отшвырнул ее.

— Тебе сколько годков, а? Небось, не сто шестьдесят, как мне. Не помнит! Эх ты!.. Вчера дело было, а он уж забыл.

— Не вчера, дедушка. Прошлым летом... Девушки собирали чернику на Медвежьей поляне, я тогда ее и увидал...

— А не догадался, умная голова, горсть ягод у нее попросить?

— Парень не должен подходить к девушке, пока у него усы не выросли... Так испокон веку ведется. А то бы я обязательно подошел... — Сабота потупился, даже уши у него покраснели.

— Ах, ты! Почему ж ты мне ничего не сказал, сынок! — заахал Панакуди. — Да у меня такая мазь есть, что назавтра усищи отрастают. Какие пожелаешь! Хочешь — вверх закрученные, хочешь — вниз отвисшие, хочешь — пушистые, хочешь — с острыми кончиками. Вон у Козла какие усы — все от моей мази, прежние-то у него на пожаре спалило. А Двухбородый мне по гроб благодарен — целых две бороды ему вырастил! Ко мне за усами, знаешь, откуда народ приходит! Раз даже из Глиганицы боярский сын прискакал да не медяшками, чистым золотом заплатил. Три золотые монеты подарил. Ну, уж и я расстарался — усы сотворил ему густые, русые, кверху закрученные, как бараньи рога. А тебе какие надобно, говори.

— Коли сейчас намазать, когда усы вырастут? — спросил Сабота.

— К завтрашнему утру. Когда солнце выглянет из-за гор, у тебя уже будут усы.

— Тогда мажь, дедушка, — обрадовался Сабота. — Они мне во как нужны... Пускай длинные будут, чтоб зимой вокруг шеи обматывать — для тепла... И голову чтоб, коли понадобится, закутать можно было...

— Сейчас, сейчас... — Панакуди взял с полки бутылочную тыкву, где у него хранился жир какого-то неведомого зверя. — Будут тебе такие усы, какие желаешь. Только знай: иной раз усы — помеха. Когда кашу ешь иль молоко пьешь. Так что больно густые ни к чему.

— Не беда, дедушка! Молоко я через соломинку пить буду.

— Это надо же! — изумился Панакуди. — Сто сорок два года ношу усы и бороду и не догадался молоко через соломинку пить, а юнец зеленый догадался. Одно могу сказать: далеко ты пойдешь, сынок. Ежели к такой умной голове еще усы да бороду — прямая тебе дорога в главные советники. Само собой, коли не станешь этим остолопам-боярам говорить того, что в самом деле думаешь... — Мазнул он Саботу в последний раз волшебной мазью и говорит: — Носи, сынок, усы, носи и радуйся! А вместе с тобой пусть радуется красавица с золотыми косами.

— Спасибо, тебе, дедушка! — Сабота поклонился старику. — А теперь ступай со змеем договариваться да коренья собирать, а я пока наточу свой меч.

— Целую торбу кореньев притащу, а дальше — все в твоих руках, сынок.

Панакуди махнул на прощанье и торопливо вышел из хижины.

Когда дверь за дедом Панакуди закрылась — если можно назвать дверью плетенку из прутьев, — Сабота, вместо того чтобы точить меч, выбрал овчину почище, лег на спину и уставился в потолок. Ничего интересного в этом потолке не было, но так лучше думалось.

Сабота думал, как ему пробраться к потайной преграде и как потом унести ноги, когда вода хлынет в крепость. Хотя в Петухах любили похваляться силой своего оружия, тут оружием не совладаешь. Даже если он проберется в боярскую крепость с мечом или копьем, там против него поднимутся триста мечей и триста копий. Сабота сказал деду Панакуди, что останется наточить свой меч. Но мечом для него была мысль. И надо было отточить ее так, чтобы оказаться сильнее трехсот мечей и трехсот копий, чтобы преодолеть все опасности, которые подстерегали его в замке.

Прежде всего он надеялся на чудодейственные корешки деда Панакуди. Отведают их в крепости, и поднимется там суматоха. Кто с кем схватится, кто выйдет победителем, кто побежденным, заранее не угадаешь. Но под шумок можно проникнуть к главному прорицателю и выведать у него все про потайную преграду.

О том, как напичкать обитателей крепости чудодейственными корешками, Сабота заботился меньше всего. Достаточно взвалить на плечи бурдюк молока — будто бы для того, чтобы помочь возчикам, — и толченые коренья поплывут по деревянным желобам в крепость. «Главный прорицатель! Главный прорицатель! — твердил Сабота. — Как добраться до него?» Лежит, весь красный, в одну точку уставился. Потом вдруг как закричит: