Злые игры. Книга 2 - Страница 73

На глазах у него снова появились слезы. Вирджиния положила руку на его ладонь. Впервые на протяжении всего этого разговора она почувствовала к нему какую-то жалость.

— Ну, ничего. В другой раз.

— Быть может. — Снова повисла пауза. — Так вот… я вступил на этот долгий, ужасный путь. Я обратился к нашему семейному врачу. Он проявил идиотский оптимизм, грубовато-добродушно посоветовал мне не психовать, сказал, что все пройдет. И послал меня к специалисту. Тот прописал мне какую-то дурацкую гимнастику, которую я должен был делать, прежде чем пытаться заняться любовью. Это было настолько глупо и настолько стыдно, что мне стало только хуже. Я попытался снова с одной девушкой, уже в Оксфорде. Но теперь я уже начал бояться, сильно бояться, что обо мне пойдут разговоры. Поэтому в последний момент я увильнул. В самом прямом смысле слова. — Он как-то резко и грубо рассмеялся. Звук был очень неприятный. Вирджиния повыше натянула покрывало, подоткнула его вокруг себя. — Ну что ж, наверное, можно не продолжать. Могу только сказать, что я прошел через все. Испробовал абсолютно все. Говорят, безнадежный случай.

— И ты никогда, совсем никогда… — Она не могла заставить себя выговорить то, о чем хотела спросить; нужные слова были слишком безобразными, слишком пугающими.

— Ну, как всем импотентам, или большинству из них, мне иногда удавалось кое-чего достичь с некоторыми проститутками. Доктора порекомендовали мне этот способ, и он помог. Меня тогда это поразило, даже привело в восторг. Но с женщинами, к которым я что-то испытывал, не выходило никогда и ничего. Говорят, у меня классический случай. Абсолютно классический. Если мне кто-то не нравится, если я кого-то презираю, с такой женщиной я могу заниматься любовью. Быть может, — он чуть улыбнулся, — быть может, хоть это тебя немного утешит.

Вирджиния лежала на постели и смотрела в окно. Ее захлестывали самые разные эмоции, и она никак не могла в них разобраться. Отвращение, страх, гнев, шок — все эти чувства сливались в состояние какой-то ужасающей внутренней паники, в котором она и блуждала, почти тонула, изо всех сил стараясь сохранить холодный рассудок.

Она очень долго молчала, потом проговорила:

— Александр, я могу понять, что ты импотент. Что ты способен чувствовать любовь, даже испытывать желание. Но чего я не могу понять, так это как ты мог так поступить со мной. Ты же обманул меня. Заманил меня в ловушку. И при этом говоришь, что ты меня любишь.

— Ну, видишь ли, — ответил он, и глаза его выражали необыкновенную нежность и ласку, а также какую-то странную иронию, — мне хотелось, чтобы у меня была жена. Очень хотелось. По многим причинам. И я влюбился в тебя. И тебя выбрал.

— Но это же… это ужасно.

— Почему? Я многое могу тебе предложить. Как ты сама знаешь. А тебе хочется это иметь. И я подозреваю, что довольно сильно хочется.

— Чепуха, Александр. Чего бы мне там ни хотелось, но если бы я знала обо всем этом, знала о тебе, я бы никогда, никогда не вышла за тебя замуж.

— Да, не вышла бы, — вздохнул он, — я это понимаю. Хотя мне приятно сознавать, что наряду со всем прочим тебе хотелось и меня самого. Ты меня любила, Вирджиния, ведь правда же? Дело же не только в доме, в титуле и во всем остальном, верно?

— Разумеется, дело не в этом, Александр. И конечно же, я была в тебя влюблена. Дело вовсе не в доме и не в титуле.

— Вот тут ты начинаешь немного отходить от истины. А потому и чувство вины у меня начинает слегка уменьшаться. Разумеется, тебе хотелось иметь титул, положение, которое он дает; и, естественно, тебе захочется иметь и дом.

— Александр, я даже видеть не хочу этот дом. Я возвращаюсь в Америку.

— Посмотрим.

— Нечего и смотреть. — Она была явно поражена его словами. — Разумеется, я уезжаю.

— Значит, я был не прав, — сказал он. — Ты не… ты не любила меня.

— Александр, я не могу тебя любить. Теперь — не могу.

— Почему нет? Ничего же не изменилось.

— Конечно же изменилось! — с отчаянием в голосе воскликнула она. — Ты меня обманул! Ты не тот, кем… чем… я тебя считала.

— Чепуха! Я именно тот, кем ты меня считала. Во всех отношениях, кроме одного-единственного. С этим одним, я думаю, мы сможем справиться. Вместе.

— Ты хочешь сказать… — В глазах ее снова вспыхнула надежда, даже желание. — Хочешь сказать, ты думаешь, что я смогу тебе помочь… чтобы тебе стало лучше?..

— Нет, боюсь, этого ты сделать не сможешь. Даже знаю, что не сможешь. Должен тебе сказать, что, по мнению многих очень квалифицированных специалистов — из нескольких стран, в том числе и из твоей собственной, — твои усилия были бы заведомо обречены на неудачу. А поскольку каждая неудача отражается на мне очень болезненно, я их сильно переживаю, то я бы предпочел, чтобы ты вообще ничего не предпринимала в этом направлении.

— Тогда я не понимаю, что ты хочешь сказать. И я даже думать не могу о том, чтобы остаться с тобой. Я хочу вернуться домой. Прямо сейчас же. — Ее ледяное спокойствие вдруг словно надломилось: горло у нее перехватило, откуда-то снизу подступили и потоком хлынули из глаз слезы. Вначале она горько заплакала, потом истерически зарыдала. Она лежала на спине и лупила кулаками то по постели, то по Александру, когда он делал очередную попытку подойти и успокоить ее. Александр смотрел на нее поначалу виновато, с жалостью и сочувствием, а потом, по мере того как ее истерика становилась все сильнее, — почти со страхом.

— Пожалуйста, — проговорил он, — пожалуйста, не надо.

— Убирайся! — завопила Вирджиния. — Уходи, и чтобы я тебя больше не видела! Ты омерзителен! Ты мне противен, я ненавижу тебя! То, что ты сделал, ужасно, просто ужасно!

— Не надо, — попросил он, — не говори так. Не так уж это ужасно.

Она была настолько поражена, что замолчала. Потом, всхлипнув, с трудом произнесла:

— Разумеется, ужасно. Как только ты можешь говорить подобное?!

— Потому что это правда. Послушай меня. Выслушай, пожалуйста.

Она уселась на кровати, по щекам ее тихо бежали частые крупные слезы.

— Послушай, — продолжал Александр, — я действительно люблю тебя. Я в самом деле тебя люблю. Я влюбился в тебя сразу же, а потом моя любовь становилась все сильнее и сильнее. Мне нравилось, что ты такая нежная, такая чувствительная и чуткая, такая необыкновенно целомудренная. Я любил тебя за твою красоту и твое обаяние. Мне казалось, что ты для меня могла бы стать идеальной, просто идеальнейшей женой. И я хотел тебя. Я очень тебя хотел. И знал, что мы можем быть счастливы вместе.

— Александр, это…

— Будь ко мне снисходительна, пожалуйста, Вирджиния, я очень многое могу предложить. Давай будем честными. И забудем об этом сексе.

— Но…

— Забудь о нем, — повторил Александр, глаза у него при этом были умоляющие и невероятно грустные. — Я знаю, что тебе хотелось всего остального, Вирджиния. Я это знаю. Я знаю, что тебя завораживала мысль стать графиней, стать хозяйкой Хартеста. Скажи честно, разве не так?

— Н-ну…

— Разве не так?

— Я… да, пожалуй.

— Вот видишь. Я знаю, со временем ты стала хотеть всего этого нисколько не меньше, чем меня. Поначалу я был уязвлен, но потом это помогло мне принять окончательное решение. Для тебя это означало бы успех. Ты до предела задавлена отцом, постоянно пребываешь в тени своего брата, все домашние над тобой подтрунивают; в том кругу, в котором вращаются твои родители, тебя всерьез никто не принимает, хотя и стараются как-то это смягчить, не выказывают прямо своего отношения, и тут появляюсь я со всеми этими великолепными сверкающими призами, и вся твоя семья, все твои друзья, пресса, абсолютно все вдруг начинают тобой интересоваться, восхищаться, восторгаться. Вирджиния Прэгер, которая до сих пор была лишь второсортным членом своей семьи, должна стать графиней Кейтерхэм, хозяйкой одного из самых великолепных домов Англии, матерью будущего графа. Превосходнейшая перспектива, Вирджиния, разве не так? Согласись?