Зло - Страница 6

– Некоторые сказали бы, что да, – признал Виктор.

Бух.

Она не отводила взгляда:

– А по-моему, ты не плохой, Виктор.

Виктор продолжал копать.

– Зависит от точки зрения, Сид.

Бух.

– Насчет тюрьмы. Тебя… тебя выпустили? – тихо спросила она.

Бух.

Виктор оставил лопату торчать в земле и посмотрел на нее. А потом улыбнулся (она уже заметила, что он часто улыбается, прежде чем солгать) и ответил:

– Конечно.

Неделю назад

Тюрьма «Райтон»

Тюремное заключение не играло особой роли по сравнению с тем, что оно Виктору дало. А именно – время.

Пять лет одиночки дали ему время подумать.

Четыре года тюрьмы общего режима (спасибо сокращению бюджета и отсутствию данных о том, что Вейл чем-то отличается от нормы) предоставили ему время, чтобы практиковаться. И четыреста шестьдесят троих заключенных, на которых можно было практиковаться.

А последние семь месяцев дали ему время запланировать этот момент.

– Ты знаешь, – спросил Виктор, просматривая учебник по анатомии из тюремной библиотеки (сам он считал ужасной глупостью снабжать заключенных подробной информацией о том, где располагаются жизненно важные органы, но чего вы хотите?), – что если отнять у человека страх перед болью, то исчезает и страх смерти? Он становится в собственных глазах бессмертным. Что, конечно, не так, но как там говорится? «Мы все бессмертны, пока нам не доказали обратное».

– Что-то вроде того, – ответил Митч, который был несколько занят.

Митч был сокамерником Виктора в Федеральной тюрьме «Райтон». Виктору Митч был симпатичен – отчасти потому, что Митчу было совершенно наплевать на тюремную политику, а отчасти потому, что он был умным. Люди этого не замечали из-за его габаритов, а вот Виктор распознал в нем талант, которому нашел применение. Например, в данный момент Митч пытался закоротить камеру наблюдения с помощью обертки от жвачки, сигареты и кусочка проволоки, который Виктор припрятал для этого тремя днями раньше.

– Есть! – объявил Митч спустя несколько секунд, которые Виктор потратил на пролистывание главы о нервной системе.

Он отложил учебник и размял пальцы, наблюдая за идущим по коридору надзирателем.

– Пошли? – спросил он, ощущая, как гудит воздух.

Митч обвел взглядом камеру и кивнул:

– Только после тебя.

Два дня назад

На дороге

Дождь обрушивался на машину волнами. Его было столько, что дворники совершенно с ним не справлялись: только гоняли воду по стеклам. Тем не менее ни Митч, ни Виктор не жаловались. В конце концов, машина была краденая. И, несомненно, украли они ее удачно: ездят в ней уже почти неделю без происшествий, угнав со стоянки в нескольких милях от тюрьмы.

Машина миновала знак с надписью «Мирит – 23 мили».

Митч сидел за рулем, а Виктор смотрел сквозь дождь на пролетающий мимо мир. После десятилетнего пребывания в камере все казалось быстрым. Все казалось свободным. Первые несколько дней они катались без всякой цели: потребность в движении перевешивала потребность в месте назначения. Виктор не знал, куда они едут. Он еще не решил, откуда начать свои поиски. Десяти лет было достаточно, чтобы до мельчайших деталей обдумать план побега. Уже через час у него была новая одежда, через день – деньги. Но даже через неделю он еще не определил места, откуда можно было бы начать поиски Эли.

До этого утра.

Он взял на заправке «Нэшнл Марк», одну из центральных газет, и лениво листал ее, когда ему улыбнулась удача. Точнее, ему кто-то улыбнулся. Улыбнулся прямо со снимка, напечатанного справа от новостной заметки под заголовком «Гражданин-герой спас банк».

Банк располагался в Мирите – крупном центре, находящемся посередине между увенчанными колючей проволокой стенами райтонской тюрьмы и узорными оградами Локленда. Они с Митчем направлялись туда, просто потому что это была хоть какая-то цель. Большой город полный людей, которых Виктор мог бы допрашивать, убеждать, принуждать. «И город уже выглядел многообещающим», – подумал он, берясь за сложенную газету.

Он купил номер «Нэшнл Марк», но забрал только эту страницу, почти благоговейно уложив ее в папку. Вот оно, начало.

Сейчас Виктор закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.

«Где ты, Эли?» – задумался он.

«Где ты, где ты, где ты, где ты?»

Вопрос эхом отдавался у него в голове. Виктор задавал его себе каждый день в течение десяти лет. Иногда – рассеянно, а иногда – с сосредоточенной потребностью узнать, что это было больно. Реально больно, а для Виктора это что-то значило. Он расслабился, позволяя миру проноситься мимо. Они выбрали не скоростную автостраду (большинству сбежавших заключенных такое и в голову не пришло бы), но ограничение скорости на двухполосной дороге было более чем приемлемым. «Все что угодно, лишь бы не стоять на месте», – подумал он, расфокусировав взгляд.

Спустя какое-то время машина проехала по небольшой колдобине, и выбоина вывела Виктора из задумчивости. Виктор моргнул и снова повернул голову, наблюдая за мелькающими деревьями. Он опустил стекло до половины, чтобы ощутить скорость, игнорируя возмущение Митча из-за дождя, залетающего в салон. Ему плевать было на воду и сиденья: почувствовать эту скорость было необходимо. Уже смеркалось, и в последних отсветах дня Виктор уловил какое-то движение на обочине. Низкая фигурка – понурая и обхватившая себя руками – брела по узкой обочине шоссе. Машина Виктора уже успела ее проехать, когда он нахмурился и подал голос:

– Митч, возвращайся.

– Зачем еще?

Виктор переключил внимание на громадного мужчину, сидевшего за рулем:

– Больше не заставляй меня повторять.

Митч и не стал. Он включил задний ход, заставив колеса пробуксовать на мокром асфальте. Они снова проехали мимо, но на этот раз двигаясь в обратном направлении. Митч включил первую передачу и подполз к фигурке. Виктор опустил стекло до конца, и дождь ворвался в салон.

– Ты в норме? – спросил он под шум дождя.

От фигурки ответа не пришло. Виктор ощутил какое-то слабое шевеление на грани восприятия, тихий гул. Боль. Не его.

– Останови машину, – приказал он.

Митч быстро – даже слишком быстро – переключил на холостой ход. Виктор вышел, застегивая молнию до подбородка, и зашагал рядом с неизвестным. Оказалось, что он на целых две головы выше.

– Тебе больно, – сказал Виктор куче мокрой одежды.

И он понял это не по крепко обнимающим плечи рукам, не по темному пятну на рукаве, которое было даже темнее, чем дождь, и не по тому, как резко фигурка отшатнулась от его протянутой руки. Виктор чуял боль так, как волк чует кровь. Он был на нее настроен.

– Стой, – сказал он, и на этот раз неровные шаги прекратились. Дождь поливал их, сильный и холодный. – Залезай в машину.

Фигурка подняла голову, и промокший капюшон куртки упал на узкие плечики. Прозрачные голубые глаза, яростно сверкнувшие под смазавшимися черными тенями, смотрели на него с юного лица. Виктор был слишком хорошо знаком с болью, чтобы обмануться упрямым лицом и стиснутыми челюстями, с прилипшими к ним мокрыми белокурыми кудряшками. Ей было не больше двенадцати или, может, тринадцати.

– Давай! – настаивал он, указывая на остановившуюся рядом с ними машину.

Девочка молча смотрела на него.

– Что мы тебе сделаем? – спросил он. – Наверняка ничего страшнее того, что уже с тобой случилось.

Когда она не тронулась с места, он со вздохом указал на ее руку.

– Давай я посмотрю, – предложил он.

Протянув руку, он кончиками пальцев провел по ее куртке. Воздух у его кисти, как обычно, затрещал – и девочка издала еле слышный вздох облегчения. Она потерла рукав.

– Эй, прекрати! – остановил он ее, отводя руку от раны. – Я ее не залечил.

Она быстро перевела взгляд с его руки на свой рукав, а потом обратно.

– Холодно, – сказала она.

– Я Виктор, – сказал он, и она адресовала ему быструю усталую улыбку. – Ну что, уйдем с дождя?