Зимопись. Книга четвертая. Как я был номеном - Страница 15

– Нет у нас теперь никого. Потопли.

– Родителей… ушкурники?

Я кивнул, нога наступила на холодную Марианнину. Она едва сдержалась, чтоб не влезть в разговор.

Последняя возможность сказать правду и быть переправленными за реку, пусть за выкуп, только что была уничтожена. Меня напрягла и заставила прикусить язык аналогия с чертями, Марианну – облеченная в шутку необъяснимая ярость толстяка. Если вскроется правда о нас, совсем не факт, что кто-то отправится передавать весть.

Я умирать не торопился. Царевна, конечно, грезила о доме, но мою компанию покидать не собиралась. Судьба совершила новый поворот, мы оба это поняли. Ладони нашли друг друга и крепко сжали.

После еды нас отвели в грубо сколоченную уборную, где Марианна, пунцовая от стыда, через меня попросила новых тряпочек на полоски.

Вешняк встревожился:

– Ранена?

– Нет. – Я опустил глаза.

– А-а, налог на взрослость. Держи вот это. Подойдет?

Из поясного мешочка появился бинт. Я передал его сквозь узкое отверстие в кособокой дверце.

Вешняка вызвали на ворота. Прежде он довел нас до дверей добротного бревенчатого сарая с копной сена внутри.

– Отдыхайте, ребята. Тяжко вам пришлось, но все плохое уже позади.

Позади? Как же, размечтались.

Снаружи темнело, значит, здесь, на сеновале, проведем всю ночь. Уверен: когда временно требуется тюрьма, преступников приводят сюда же. При всем желании не сбежишь. И снаружи, после закрытия двери на засов, кто-то ходил – можно спать спокойно, чужие не нападут. Насчет своих неизвестно. Причем, неизвестно совершенно ничего. За улыбкой, как известно, прячутся зубы.

В глазах царевны встал вопрос: как будем спать?

– Завтра будем выглядеть, словно по нам кони топтались. – Ее тонкий пальчик указал на одежду.

– Пусть лучше ее помнем, – туманно объявил я, падая прямо в пахнущий прелым ворох.

Марианна чинно присела, свела колени, руки обняли их, и сверху уютно расположился подбородок. Взгляд же оказался совсем неуютным:

– Ты ел мясо!

– И мы живы. Тебе не кажется, что два эти факта как-то взаимосвязаны?

– Но мясо… это плоть!

– Овощи тоже плоть, но немножко другая. Кузнечиков ела? Ела. И улиток. И вообще.

– Только от голода.

– Вот и я только. И чтоб нас спасти. Ради выживания еще не то съем. И тебе советую. А по возвращении совсем не нужно всем рассказывать, каким образом мы выжили.

– Но Алла, да простит Она нас и примет, заповедала…

– Давно хотел спросить: действительно веришь, что все это, – моя рука совершила круг в воздухе, – сотворила Алла? Гм, да простит и примет.

Последнее прибавил, заметив ужас на лице царевны, с каждой секундой паузы возраставший в геометрической прогрессии.

Однажды Зарина всухую переспорила меня на тему Аллы. Задним числом я подобрал аргументы, учел контраргументы…

– Имя Аллы нельзя говорить без этой формулы? – уточнил я на всякий случай.

– Только обращаясь к ней лично.

Воображение разыгралось, и не сразу дошло, что речь о молитве. Что бы ни говорили, богатая фантазия иногда – плохо.

На мне остановился задумчивый взор:

– Сомневаешься в существовании высших сил?

– Лишь тех, что следят за мной денно и нощно, дают свободу воли, а потом отправляют в ад, за то, что я ей пользуюсь. Скажи, если Алла всемогуща, она сможет сделать треугольный квадрат?

– За такие слова можно в ад…

– За слова? А мысли, по-твоему, высшим силам не подвластны? Однажды слышал разговор. «Попадешь в ад!» – сказал один. «Вы уверены? А кто там?» – «Такие, как ты!» Второй на минуту задумался. «А в раю такие как вы? Вам нужно поработать над своими угрозами».

Царевна потеряла дар речи.

– Знаешь, в детстве я разговаривал с домовым, – резко сменил я тему.

– Домовых не бывает. Сестрисса рассказывала, что во времена ложных пророков люди верили даже в божественность ветра или деревьев. А мама говорит, что худшее из суеверий – верить в них.

– Я тоже так говорю. Кстати, вот еще о домовых и прочем. – Мое лицо обратилось ввысь. – Алла-всеприсутствующая, невидимая и неслышимая, избавь наших родных и близких от воображаемых друзей!

Марианна не поняла юмора, и к лучшему.

– Ты ведь не серьезно о своих сомнениях? – донесся ее тихий вопрос.

– Естественно, – успокоил я напарницу, с которой, как понимаю, еще не одним пудом соли вместе давиться.

И не соврал. Это не сомнения, это уверенность. Даже вера. Царевна верит в то, что великая Алла есть, я в то, что конкретно Ее – нет. Тоже вера.

Нет. Отрицание чужой выдумки – не вера. Иначе океан – лужа, лысина – прическа, а книги – печное топливо.

Соседку уже волновало другое:

– Как думаешь, сафьян – страшный зверь?

Я подавился смешком:

– С чего ты взяла, что это зверь?

– Вешняк говорил про сапоги. У нас их делают из лошадей и волков.

– Сафьян – это такой материал, тоже кожа, но мягкая и ярко окрашенная. Чему вас только в школе учат?

Она взялась перечислять:

– Чтению, счету, политике, религии, физике, защите, выживанию… А вас?

– Тоже физике, куда ж без нее. И прочему. Что вы проходите по физике?

– Проходим? Нет, мы больше бегаем, занимаемся, делаем упражнения. Сейчас покажу.

Она завозилась, приподнимая куцую одежонку, и без особого напряга сотворила шпагат. Разъехавшиеся в несусветную даль ступни исчезли в разворошенном сене.

Круто. Но не для меня после стаи. Легко разведя ноги, я аналогично примостился рядом.

Кое-чего о чем, оказывается, стоило подумать прежде, чем совершать резкие движения.

– Колется, – смущенно сообщил я.

– Ага, – со смешком кивнула царевна. – Солома все-таки.

Мы медленно, цепляясь растаскиваемыми ногами за соседа, расползтись в стороны.

Две живые параллели недолго пролежали неподвижно. То локоть, то коленка, то случайно (ли?) откинутая рука натыкались на напарника и с извинениями отскакивали обратно. Как шарик в пинг-понге. Ход переходил к сопернику, и ждать его, ответного, приходилось недолго. Взгляд то увязал в «сетке» временно повернувшейся спины, то отлетал от «удара» вскинутого встречного взгляда. Иногда при такой встрече он замирал в опасном предчувствии… и распадался на взбудораженные половинки. Они убегали в себя, но непроговариваемой вслух надежды, увы, не теряли.

Надежда, говорят, умирает последней. Сказки, господа присяжные заседатели. Последними в человеке умирают клетки эпителия, которые производят волосы и ногти. И это грустно. Куда ни плюнь, везде во главе оказывается физиология.

Здесь та же ерунда. Нас тянуло друг к другу. Меня толкали гормоны, напарницу тоже что-то такое. Или не такое. Кто их знает, этих девчонок, что и на что их толкает.

Перед закрывшимися глазами в подробностях проплыл минувший день. Затем предыдущий, не менее насыщенный. В мыслях я проживал их совсем по-другому. Введя сослагательное наклонение, представлял в разных вариантах. Всегда ли был прав? Не лучше ли было…

Какая разница. Сделал все так, как должен. Точка.

На лоб и нос упали щекочущие соломинки. Затем полетело еще, как из включенной газонокосилки – это Марианна вновь устраивалась в раздвигаемом приминаемом сене. Когда улеглась окончательно, она закрылась от меня, отгородившись скрючившейся спиной. Руки обхватили низ живота, коленки прижали их, поднявшись до самой груди.

– Болит?

– Немножко.

Ну-ну. А корежит ее так, будто множко.

Не сумев отказаться от очередного удачного совмещения благородного и истинного мотивов, я повернулся к царевне и обнял сзади.

Долго лежали, слушая стук сердец.

– Знаешь, – нарушил тишину нежный голос, – у тебя врачевательский талант.

– Мама говорила: не зарывай талант в землю, не губи природу.

– Мамы плохого не посоветуют. – Непонятно, отреагировала она подобным образом на шутку или пропустила мимо ушей, думая о своем. Оказалось, второе. – Не сочтешь покушением на нравственность просьбу еще раз помочь уменьшить боль?