Зима не в эту осень - Страница 3
Изменить размер шрифта:
Нет зимы
Владимиру Кучерy
От холодов неделями
сентябрь ждет зимы.
О том – луна на дереве
предвестников среди.
Оттенков белой осени
листва. А – что листва?
Ей холоднее в просеках,
чем вверх, гореть с утра!
В них, существующих
и – в тех, которой нет,
за холодом плывущая
она, чтоб небо греть,
или в ночах потерянных
свет выправлять картин,
реку над левым берегом
и – не менять под ним
и, делая раскованным
его,
где тишина —
вода,
когда он перевернутый
и кромкой вроде льда.
Под капельницей
каплями
свет – в пьяной голове,
она как танец с саблями,
в зеленой пасть траве,
приблизить небо синее
к снегам, но – без нее.
К воде не лед, а – иней
для тех, кто босиком!
Все к устью,
расставанию
от новых лун – к себе,
к размытым очертаниям
их с четверга – к среде.
Под
дождик беспричинный
и – белый выходной
не затяжной,
но длинный
щемящий шопот – стой!
И ждать до посинения,
до проблесков небес
о чем он? Пояснения
скорей всего не весть!
Он – о листве,
но после
плывущей новизны -
о синих картах просек
в предчувствии зимы,
когда ветра послушны
лишь свету-молчуну
как
нитка вдетой в ушко
иглы, его лучу,
когда еще возможно
понять, куда он гнет,
когда река морозная
стоит. С ним не течет!
И пустоши! Неделями
продрогший парапет
к реке. Рекою белою
свет поглощает снег,
уйти от прояснения
любой, из всех картин!
Дни, если не осенние,
то
снег скорей к другим,
когда от ветра сушит
глаза, то может быть
дождь отвлекает уши,
чтобы
хоть что-то скрыть.
Жесткий вагон
Жесткий вагон мягкий
свет удаляет от шума,
от привокзального мата,
матовый от угрюмого.
К серой уводит картине
в купе, за ночным окном,
к сумеркам – в паутине,
и с непроглядным дном
черных квадратов окон,
дням и таким же ночам,
безбрежности одинокой
как к плохим новостям.
И оттого – на стыках
окна часами молчат,
если рассветами выткан
каждый до сна закат.
И – оживали квадраты
желтые, плыть до утра!
По молчаливым кадрам
дорога двойной ДНК…
Мнимою или потоком
до красных ее фонарей,
не расплетаясь под током
вспыхивающих аллей.
После, за поворотом,
вытянув время в нить,
чтобы встать
под колеса,
стучать, молотить, бить
всем, не имеющим уши
как свет побитый огнем,
холодом был и душем
ночью, часу во втором.
Из точки,
на дальней стрелке
на выбор: узкий зазор
или – все в те же ветки
желтый,
с рукой светофор;
остерегает к картине:
всей красоте кривых,
полете на керосине
когда высота для них;
оправдывает
замедленье
из точки в долгую мглу,
вспышками отражений
к свету,
предчувствию дню.
И даже, когда не с кем
быть, и – на сотни верст
расшатанные перелески
и – белых метелей ворс.
И окон любые квадраты!
Но, если светились дома
то ночь вспоминала даты
окрашенные в цвета,
если экспресс днями
в снега попадал без огней,
когда даже дни выпадали
из светлых календарей!
Пьяный на крыше
Отрок с похмелья на утренней крыше
ищет опору и, врозь распластав рукава,
пробует силы по ломанной линии крика,
не опираясь на скошенный угол крыла.
Он – без нее, озаряющий детскую удаль
карандаша на рассыпчатый мельк ветерка,
под копирку творит гениальную глупость:
день начинает с нее на манер сквозняка!
Кромкою белой и красный от лезвия иней!
И – напряженней едва ли не каждая грань
белых одежд, раздуваемых веером линий
резко холодных как воздух и серая рань.
И без затеи: по глупости! Или – по пьяни
в замыслах ветра, в полетах со сна наяву,
он открывает тревожные волны в тумане,
раннее небо, как все в нем не так, на плаву!
И без опоры на крышу и взрослые страхи
сам веселится. И не в подкидного – в лото…
Настежь открытый отчаянью белой рубахи
край пропускает, но твердь еще держит его.