Зима над миром - Страница 25

И торговля, и ремесла здесь, по-видимому, находились исключительно в частных руках. Не существовало ни правительства, ни Гильдий, которые распоряжались бы ими или вводили бы какие-то ограничения и запреты. Впрочем, нет…

— Ваши люди продают южанам меха, — сказал Джоссерек. — Но, как я слышал, никогда не продают ни мяса, ни кож. А между собой вы торгуете этим?

— Как же. Один друг дарит другому бизоний плащ или окорок дикой свиньи — да что угодно.

— Я спрашиваю не про подарки, а про куплю-продажу. Ну, скажем, я предложил бы вашей конюшне сто шкур диких лошадей за одного живого, хорошо объезженного коня.

Корай отступила на шаг, широко раскрыв глаза.

— Нет, так нельзя.

— Но почему?

— Это… нехорошо, неправильно. Дикие животные — это наша жизнь.

— Понятно. Прошу прощения. Извини чужеземцу его невежество.

Джоссерек погладил девушку, она успокоилась и прижалась к нему.

Ему интересно было все, что он видел, но с особым вниманием изучал энергетические устройства. Ветряк представлял собой обычный каркас с парусиной. Паяльные лампы и ещё некоторые механизмы работали на спирту. Его получали тут же путем ферментации диких злаков и плодов. (Спиртные напитки производились отдельно.) Главным источником энергии был солнечный коллектор — черные водопроводные трубы тянулись от него в подземный резервуар из обожженной глины. Там температура воды под давлением поднималась выше точки кипения, и простые теплообменники подавали её в систему отопления и на кухню.

Единственными видами домашних животных здесь были лошади, собаки и соколы, ничем не отличавшиеся от своих диких родичей. Когда Корай стала играть с выводком щенят, а их большая поджарая мать заворчала на Джоссерека, он понял, чего ему все время здесь не хватало.

— Разве у вас тут нет детей?

Ему показалось, что Корай, стоявшая на коленях в соломе, вздрогнула во всяком случае, она отвернулась от него и ответила еле слышно:

— Нет. На подворьях их не бывает. Тут никто не вступает в брак. Я такого не слышала.

— Но ведь… мужчины-то здесь бывают…

— Нехорошо это — растить детей без отца. Замужние женщины рожают достаточно.

— Нет, я хотел спросить…

— Я поняла. Разве не знаешь? Многие рогавикские женщины умеют не беременеть, когда не хотят.

Он удивился, но подумал: все возможно. Психосоматика — разум управляет гормонами. Но как этому обучаются? Нашим психологам это было бы очень интересно.

— И всегда получается?

— Нет. Но есть и другие пути. — Он думал, что она сейчас скажет о химических или механических средствах предохранения, как ни странно их существование в этих краях. Но она только взглянула ему в глаза, как будто поборов свою печаль, и сказала: — За меня не бойся, Джоссерек. Союзы между нами и чужеземцами… редко приносят плоды.

Она оставила щенков и подошла к нему.

Вечером, при свете фонаря, все славно отобедали. Подавали в основном мясо во всех видах. Человек может прожить и на чисто мясной диете, если съедает все животное целиком. Северяне, готовя разнообразные блюда, так и поступали. Но на столе была ещё и рыба, птица, яйца, хлеб, кобылье молоко и сыр, фрукты, травяной чай, пиво, вино, мед, водка — у Джоссерека уже гудело в голове. Оживленная беседа сдабривалась юмором, несмотря на угрозу, поднимавшуюся по Становой. Однако Джоссерека поражал безличный характер этой беседы. В любом другом месте чужестранного гостя спросили бы, пусть в самых общих чертах, о его жизни, привычках, вере, предубеждениях, мнениях, надеждах и сами бы ответили ему на такие же вопросы. В Бычьей Крови хозяева говорили о своей стране, её истории и разных местных событиях, предоставляя и гостю говорить о чем угодно.

Впрочем, трое девушек станцевали в его честь под арфу — танец начался бурно, а завершился так, что большинство зрительниц вскоре разошлись спать — по парам.

Но это было уже в самом конце вечера. До этого все несколько часов подряд жадно слушали его рассказы о Материнском океане, забрасывая его меткими, как град стрел, вопросами.

За столом сидели ещё двое гостей — мужчина и женщина, почтовые курьеры, едущие в разных направлениях и остановившиеся здесь на ночлег. Из их слов Джоссерек понял, что почта здесь — тоже дело частное, лишенное общего руководства. Однако сообщение между родами было, по-видимому, быстрым и надежным.

Живая, изобретательная Корай доставила Джоссереку радость, пусть и не такое блаженство, как Дония. Но ещё долго после того, как она уснула у него на руке, он лежал без сна, глядя во тьму и тщетно пытаясь понять этих людей. Пожалуй, они все-таки не варвары… но кто они тогда, ради Великой Бездны?

В конце судоходного пути, в нескольких милях к югу от впадения в Становую могучей, но коварной Бизоньей реки, стоит Фульд, самый северный из арваннетских торговых постов. Дальше русло Становой загромождают камни, которые лед выворачивает и несет с собой при зимнем наступлении и оставляет на юге, отступая летом. Сидиру, стоявшему на веранде фактории, был виден бело-зеленый водоворот у ближнего порога. Такая река, какой бы глубокой она ни была, не может больше служить армии, где мало кто умеет плавать.

Фактория стояла на вершине высокого левобережного утеса. Дом был выстроен из дерева и кирпича, доставленного с юга, на южный манер — в виде квадрата, окружающего внутренний дворик. Остроконечная гонтовая крыша, призванная выдерживать гораздо более толстый, чем в городе, снеговой покров, выглядела на нем нелепо, внутренний садик имел жалкий вид, комнаты, хотя и просторные, были холодными и мрачными. Сидир не понимал, почему строители не взяли за образец зимние жилища туземцев, столь уютные, судя по рассказам. Но потом, полностью проникшись окружающим пейзажем, понял: наверное, им хотелось, чтобы хоть что-то напоминало о родине.

Внизу, вдоль пристани, рядами тянулись склады и бараки, там же помещалась таверна. У причала покоился «Вейрин». Посреди бурой реки на якорях стояли последние баржи и буксиры. Паром, ходивший через реку, связывал факторию с рогавиками, которые возили товары с запада — раньше, до прибытия Сидира. В миле за поселком пустошь заполнили знамена, частоколы, круглые палатки, повозки, загоны, пушки., Те войска, которые он привел сюда и поведет дальше, были его отборными частями: бароммская кавалерия, гвардейская пехота Рагида, лучшие в мире артиллеристы и саперы.

Но в этом краю они выглядели сиротливо. За время их путешествия вверх по реке ровная земля сменилась холмами, высокая трава — низкой, безлесая равнина — редкими рощами. Все это ещё усугубляло чувство затерянности и отчуждения. День был холодный, пасмурный, тусклый. По сплошному свинцовому покрову летели черные клочья туч. Ветер швырял редкие капли дождя, тяжелые и колючие.

— Да, воевода рассудил верно, — сказал Иниль эн-Гула, торговый агент. — Река здесь служит границей. К востоку от неё живет род Ульгани, к западу — Хервар.

Хервар. Дония. Сидир сцепил зубы.

— Это исключение из правила, — продолжал Иниль, сморщенный желтолицый человечек, из образованных, открыто не одобрявший войну, но неспособный отказаться от разговора с человеком, только что прибывшим из цивилизованных мест. — Обычно у родов нет четких границ.

Сидир не мог не удивиться. Он прочел о северянах все, что только возможно, и без конца выспрашивал Донию, но что-то всегда от него ускользало, и каждый раз он обнаруживал, что некоторые вещи понимал неправильно. При этом не было никакой уверенности, что он правильно понял и теперь.

— А я-то думал, что туземцы — фанатики во всем, что касается их земель.

— И это верно, воевода. Вот потому-то Империя и совершает ужасную ошибку.

Сидир нетерпеливо махнул рукой.

— Фанатики — все равно что сухие прутья. Они не гнутся, но ломаются, и вообще их не изменишь.

— Рогавики не такие. У них нет вождей, которых можно заставить, чтобы они уговорили свой народ заключить мир.