Журналисты не отдыхают - Страница 14
-- Ты чего тут фордыбачишь? Это наши!
Кто-то наоборот - нас приветствовал.
-- Пропесочьте этих гнид, товарищи газетчики!
Двери гостиницы были, понятное дело закрыты. Но я стал туда ломиться.
Вы думаете, главное качество, необходимое журналисту - это умение писать? Сто раз фигня! Главное для журналиста - это наглость. Так что когда какой-то тип в форме швейцара открыл-таки мне дверь, я стал махать у него перед носом американской журналисткой ксивой, которую всегда носил с собой на всякий случай - и с жутким акцентом заорал, что я есть американский журналист и мы как союзники имеем право знать, что происходит.
-- Так от нас вы что хотите? -- спросил швейцар, сраженный моим напором. Впрочем, представители этой профессии во все времена прогибались перед иностранцами. Да и не только они. Депутаты тоже.
-- Я есть должен делать фотографий! Вы должен дать мне место, откуда я смогу их делать.
Швейцар пустил меня и Колю внутрь, тут подбежал какой-то холеный и хорошо одетый тип рангом повыше. Это вам не гостиница, где я очнулся в этом мире. Здесь всё на уровне. Но этому обер-халдею тоже не пришло в голову, что вообще-то он мне ничего не должен. Тем более, что вид у меня был совсем не респектабельный - переодеваться, я, понятно, не поехал.
Но меня провели в какой-то люкс на третьем этаже, вынырнувший откуда-то халдей рангом пониже, но тоже в приличном костюме и галстуке, распахнул большое окно. Площадь отсюда была как на ладони.
-- О-кей! - величественно бросил я и глянул в окно. Картина была следующей. Площадь - Синий мост и дальше, метров на пятьдесят за памятник Николаю, была заполнена народом (садика перед Исаакием в эти времена не было). Но толпа представлялась достаточно жидкой. Знамен и лозунгов тоже имелось в наличии немного.
Коля между тем меня подвинул, установил свою аппаратуру и начал съемку.
-- Готово. - Доложил он мнут через пятнадцать.
Мы вернулись к машине.
-- Коля, ты садись в авто, мчи в редакцию и делай снимки. Я тут ещё погуляю.
"Рено" развернулся и покатил обратно. Я же двинул в народ.
Толпа была и в самом деле редкой, особой организации не чувствовалось. Но собрание на площади состояло не из отдельных единиц, а из групп разной величины. Люди стояли, так сказать, по коллективам. Тут были, в основном рабочие. Солдат имелось меньше. Большинство самых активных служивых находились на дальних подступах к городу.
-- Товарищ журналист, что там слышно? Правда, что немцы мир предложили, в временные его похерили? -- окликнул меня кто-то.
--Именно так. Подробностей не знаю, сам только приехал из Луги, где корниловцев встречали.
-- И как там?
-- Нормально. Казаков генералы обманули. Когда бойцы правду узнали, никто против народа идти не захотел.
Народ стал собираться вокруг меня. Это мне не понравилось - митинговать в мои планы не входило.
-- Так что теперь будет? - Начались вопросы.
-- Товарищи, я здесь для того, чтобы разобраться. Мы попытаемся ещё сегодня выпустить экстренный номер, читайте "Рабочую окраину", мы пишем только правду.
После этого мне удалось оторваться от толпы. Тут я заметил подходящий с набережной Мойки, с западной стороны, отряд рабочих, двигавшихся в относительном прядке*.
(* Смотрите карту в иллюстрациях. Люди подходили из промзоны)
Постепенно я продвинулся ко дворцу. Возле него топталась жидкая цепочка юнкеров. Они также перекрывали Новый переулок и Вознесенский проспект. С той стороны улицы тоже были наверняка перекрыты. Глядя на юнкеров, я мысленно показал фигу моим современникам.
В моё время, благодаря скулежу Вертинского, озвученного Гребенщиковым и Жанной Бичевской, в народе сложилось представление о юнкерах, как о высокодуховных "мальчиках", которых пьяная матросня колола штыками. Так вот, передо мной стояли в цепи совсем иные ребята. Это были здоровенные парни лет по двадцать пять-тридцать с нормальными рабоче-крестьянскими рожами.
Дело-то в чем? Юнкерами называли и тех, кто учился в школах прапорщиков. А туда с шестнадцатого года стали брать наиболее способных, и, разумеется, наиболее лояльных унтеров. Эти парни руководствовались не высокими идеями, а конкретным интересом. Ведь для них получить погоны с просветом - значило выйти в люди, перейти в совершенно иной социальный статус. Табель о рангах ведь никто не отменял. Офицер был человеком с чином. То есть благородием*. И чин этот сохранялся при любом раскладе. А чин в России - это было очень серьезно. Уважение к нему было вбито на уровне подсознания.
(* Человек имевший даже самый низший, чин XIV класса, имел право на обращение "ваше благородие". После Февральской революции титулования отменили. Но менталитет указами не изменишь. Одни "бар" ненавидели, другие стремились попасть в них.)
А ведь если война закончится, юнкеров тут же демобилизуют. Так что они были одними из самых ярых сторонников войны. Тем более, что сейчас-то они сидели в тылу.
Парни явно были фронтовиками, но, тем не менее, нервничали. А может, как раз потому, что являлись фронтовиками. Между толпой и цепью было метров пятнадцать. Ребята отлично понимали, что если вдруг на них ломанется вооруженная толпа, их не спасет ничего. Ещё более растерянным был поручик, метавшийся позади цепи. Даже с моей позиции было видно, что на его лице был написан знаменитый вопрос: "что делать?"
И тут я увидел Мишу. Он, вышел из подъезда и, воровато озираясь, двинулся за цепью. Намерения его были ясны - он хотел выйти Новым переулком на Казанскую. Ясненько. Он имел ценную информацию и не желал ей делиться. А ведь понятно, что выйди он на площадь, тут же набежит народ станет выпытывать - что там как. А люди должны получать информацию из нашей газеты! Так что заранее выпускать её в город было совсем ни к чему. Я поднял руку. Миша, даром, что в очках, меня заметил и сложил руки крестом, а потом ринулся по переулку. Я его понял - и двинул по набережной Мойки. Мы встретились на углу Казанской и Демидова переулка.
-- Ну, что там? Мне Георгич сказал, что Львов сознался.
-- Да давно уже. Его другие члены правительства заставили. Люди из Совета подошли уже позже.
-- А что, они все против войны?
--Не смеши. Но амбиции-то у политиков превыше всего! Обидно им стало, что их оставили в стороне. Львов сам дурак. Надо было с кем-то поделиться сведениями. А теперь всё. Правительство вылетело в отставку. Теперь нами будут руководить меньшевики и эсеры.
-- А кто главный? Надеюсь, не Керенский?
-- Не он, но тоже интересно. Чернов у нас председатель правительства!
Вот енто да! Чернов был фигурой, куда более одиозной, чем Керенский. В моей истории он во втором составе ВП являлся министром земледелия, а потом - председателем Учредительного собрания.
Но не в этом дело. Чернов являлся одним их четырех человек, учредивших партию социалистов-революционеров. Кроме того, он был в первые годы века идеологом терроризма. Правда, сам-то сидел за границей аж до Манифеста 17 октября. Речи говорить он, кстати, тоже любил.
-- Ты на машине? - Спросил Юра.
-- Нет, я Колю с фотографиями на ней отправил.
-- Ладно, ловим извозчика, у нас куча дел. Самое крайнее - завтра на рассвете экстренный номер должен выйти. А лучше - сегодня.
-- А если эти, с площади, пойдут на штурм?
-- Не пойдут. Там, внутри, есть люди из Советов. И на подмогу со Смольного* люди мчатся. Они народ успокоят.
(* В Смольном находился Центральный исполнительный комитет советов (ЦИК). В РИ большевиков они пустили, так сказать, на правах субаренды. Кстати, именно поэтому в октябре 1917 года мысль штурмовать Смольный членам Временного правительства даже в голову не приходила. Они помнили Корнилова.)
-- А ведь Советы сегодня спокойно могли бы взять власть...
-- Можно подумать, что ты не знаешь руководство наших советов, -- гадко засмеялся Миша. - Они могли бы взять власть и в феврале. Только зачем им это нужно. Впрочем, попомни мои слова - скоро их всех выкинут к чертовой матери и заменят твоими товарищами с Кшесинской.