Журнал «Компьютерра» № 15 от 18 апреля 2006 года - Страница 34

Термины, как и любые слова, – выходцы из мира знаков, а понятия, ими обозначаемые, – из мира идей. Так что уместно говорить о различиях в менталитетах для носителей разных языков. Изучением национальных языков как моделей мышления уже давно занимаются специалисты в области психолингвистики.

Лексические различия – в том, что нет точных эквивалентов для многих слов. Например, слов, которые обозначают понятия, несущие моральную или эмоциональную оценку. Так, английские слова aggressive и ambitous лишены отрицательного, осуждающего оттенка, присущего русским эквивалентам агрессивный и амбициозный. Поэтому aggressive marketing лучше переводить как активный маркетинг. Есть слова, вообще не имеющие эквивалента в другом языке. Например, сhallenge буквально означает вызов (на поединок) или обвинение, а в переносном смысле – вызов судьбы, испытание сил и способностей. В русском языке нет подходящего слова для передачи этого важного в протестантской системе ценностей понятия: «трудность, которой нужно радоваться». (Проблема – это другое: «трудность, которой нужно озаботиться или даже стыдиться».) В научном контексте приходится довольствоваться бледным переводом (задача), который не передает богатой метафорической окраски слова challenge, понятной носителю английского языка. Соответственно, challenging research domain нужно переводить как перспективная область исследований (а не вызывающая!).

В утешение славянофилам: в русском языке тоже есть не переводимые на английский слова. Например, быт. Действительно, housekeeping (домоводство) обозначает более узкое, а way of life (образ жизни) – более широкое понятие, чем то, на что русские иногда жалуются: «Быт заел!»

Итак, очевидно, что англоязычные ИТ-специалисты имеют конкурентное преимущество перед нами, поскольку глубже понимают смысл новых понятий. Значит, они могут быстрее схватывать новые концепции, эффективнее общаться на темы, связанные с инновациями, и генерировать новые смыслы. Причем это мало связано с уровнем владения формальными языками (математическим, алгоритмическим) – тем, что проверяется на международных олимпиадах по программированию и чем по праву гордятся россияне. В самом деле, когда коммуникация связана с передачей сложного знания, то на формальном языке записывается более простая, низкоуровневая его часть. На словах же передается то, что невозможно формализовать, – абстрактные идеи.

Если сопоставить высокий темп порождения ИТ-неологизмов с периодом их освоения, то окажется, что добрая половина всех актуальных терминов – всегда новые, непривычные для русского слуха. Каким образом их лучше всего переводить, чтобы по возможности уменьшить вышеупомянутое преимущество англоязычных спецов?

Есть два полярных способа породить русский термин, эквивалентный английскому: заимствование путем транслитерации, то есть записи звуков английского слова на кириллице, и собственно перевод путем назначения русского слова, совпадающего или близкого по смыслу, таковым эквивалентом. У каждого из этих способов есть свои приверженцы; их противостояние напоминает борьбу западников и славянофилов.

Сторонники тотального заимствования считают, что в нем нет ничего плохого, что это нормальный процесс глобализации; в русском языке и без того полно заимствований, многие из которых со временем обрусели, как сарай или ярмарка. Однако им можно возразить: непонятно, зачем отказываться от перевода по крайней мере в том случае, когда существует русский эквивалент со значением, полностью совпадающим со значением английского оригинала; зачем говорить фолдер вместо папка?

Проблем с заимствованными терминами много. Зачастую они плохо поддаются склонению, спряжению или образованию производных слов. Например, неуклюжий неологизм и-буксы – транслитерация e-books (причем и-бук получился мужского рода!)[Бёрд Киви, Трудная судьба и-буксов («КТ» #606, стр. 20)]. Е-книги гораздо лучше, подобно е-коммерции. Транслитерация может оказаться неблагозвучной, эстетически неприемлемой: взять хотя бы тот же cookies. (Поэтому при заимствовании иногда оставляют оригинальное написание термина латиницей.) Обилие заимствованных терминов затрудняет общение между русскоязычными специалистами, мешает их быстрому взаимопониманию. Главное же, что при транслитерации термина часто ампутируются метафорические ассоциации, помогающие понять смысл, о чем мы уже говорили. Поэтому перевод явно предпочтителен, если найден удачный русский эквивалент.

Единственный случай, когда перевод не нужен, – это ключевые слова алгоритмического языка. Они означают ровно то, что определено синтаксисом и семантикой языка. Ассоциации с материнскими корнями могут даже вредить. Был у меня когда-то ученик, который все норовил использовать do в тексте программ отдельно от оператора цикла; ему казалось естественным так приказывать машине: мол, делай то-то и то-то! Поэтому бессмысленными оказались попытки русификации Алгола-68, когда официальное сообщение о нем вышло в русском переводе с ключевыми словами ВЕЩ, ЦЕЛ и т. п.

Проблем с переводом вообще не возникает, если слово иностранного происхождения уже существует в русском языке: операционная система, диспетчер, меню. А вот примеры удачных переводов: download – скачивать, pipeline – конвейер, gateway – шлюз, engine – движок, firewall – сетевой экран. Однако таких примеров гораздо меньше, чем хотелось бы. Причины:

Эквивалента нет из-за различия культур. Например, одна из «скорых» методологий программирования называется scrum – буквально способ возобновления прерванной игры в регби. По-видимому, аналогия – в коллективном усилии команды, что понятно только любителям регби.

Эквивалент есть, но неточный: у него другое семантическое поле, метафора не работает, и смысл искажается: выпечка как бессмысленный перевод cookies.

Эквивалент уже занят другим понятием: не будем же мы называть ноутбук записной книжкой!

Эквивалент – слишком длинное слово или словосочетание. Поскольку понимание устного слова происходит быстрее его произнесения, люди предпочитают короткие слова. Принтер короче, чем печатающее устройство, интероперабельность короче, чем возможность совместной работы.

Таким образом, тотальная русификация компьютерной терминологии желательна, но недостижима. Есть термины, к которым не подобрать подходящего русского аналога, и их приходится заимствовать без перевода. Много таких терминов уже перешло в наш лексикон: сканер, вебсайт, спам и т. д. Однако для многих заимствованных терминов вполне можно было найти удачные эквиваленты: установка вместо инсталляции, сглаживание вместо антиалиасинга, сервер-посредник вместо прокси-сервера. А некоторые прижившиеся переводы нельзя признать удачными (см. врезку).

Перевод термина shared memory как разделяемая память – двусмыслен; совместно используемая память – более точен. В самом деле, глаголы to share и разделять означают одно и то же, если действие направлено на идеальный объект: разделять скорбь. Но если объект материальный, то между языками есть отличие: to share a house означает жить в одном доме с кем-то, а разделять дом означает делить дом как собственность на части. Поэтому разделяемую память можно неправильно понять как память, разделенную на области (разделы). Недаром shared apartment правильно переводится как коммунальная, а не разделяемая квартира.

Tермин thread (буквально нить), означающий подпроцесс выполнения программы, переведен у нас как поток, хотя это слово уже использовалось в переводах двух терминов, означающих другие понятия: stream (поток ввода-вывода) и flow (поток управления). Термин нить был бы лучшим переводом, тем более что один из вариантов нити, в свою очередь, обозначается термином fiber (волокно) – очевидна последовательная метафора.