ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №6 2007 г. - Страница 67

Объективно страшно. Они оказались в ситуации предельного испытания на прочность. И в тот момент, когда перед лицом смерти любые действия обретают мощь символа, экшен оборачивается философской притчей. Гудвин, который смотрит в лицо огню, это совсем не тот человек, какого мы видели в первой сцене фильма. И концовку никак нельзя считать однозначной.

Фильм, конечно, не безупречен, в нем хватает, к примеру, сценарных натяжек, порождающих закономерные вопросы о респираторах, разнокалиберном оружии и скверных аналитических способностях героев. Но тем не менее посмотреть его стоит. Хотя бы затем, чтобы попытаться определить, к какому жанру его все-таки отнести.

Я — не берусь.

Впрочем, одно можно сказать наверняка: это — фантастика.

Анна КИТАЕВА

Надо думать, вы достаточно подкованы в китайской истории, чтобы не путать эпоху Тан (трехсотлетие подъема и расцвета) с эпохой Поздней, или Южной Тан — тринадцатилетним эпизодом в череде распрей и междоусобиц, известном под названием «Пяти династий и десяти царств».

Впрочем, новый фильм Чжан Имоу «Проклятие Золотого цветка» можно смотреть и не держа в голове точной даты, хотя она указана в начальных титрах («928 год н.э.»). Конечно, имей мы дело с другим фильмом и с другим режиссером, историческая датировка многое бы объясняла и ко многому обязывала. Но Чжан Имоу не работает в жанре исторической хроники. Два его предыдущих фильма («Герой», «Дом Летающих кинжалов») лично я бы причислил к тому особому направлению экранного постмодерна, которое, с известными оговорками, можно именовать «ис-торико-приключенческой фэнтези». Или, еще точнее — «поэтической историко-приключенческой фэнтези». «Проклятие Золотого цветка» примыкает к двум названным выше фильмам, образуя с ними своеобразную триаду (не путать с трилогией).

Сюжет и герои, которые, как нам предложено считать, извлечены из хроник древнего Китая, сделают честь классической трагедии. Император Пин (суперзвезда азиатского и голливудского кино Чоу Юньфат), получивший свой трон с помощью коварства и лести, испытывает недоверие к императрице (не менее звездная Гун Ли), которую травит медленно действующим ядом. Сама императрица, исполненная женственности и печали, тоже отнюдь не праведница: она, как расиновская Федра, находится в порочной связи со своим пасынком, принцем Ванем, которого хочет посадить на трон после свержения императора. Принц Вань, принимая ласки мачехи, влюблен в дочь императорского лекаря и намерен бежать с ней из столицы, оставив на произвол судьбы и трон, и императрицу. Принц Чжай по тайному замыслу императора должен потеснить Ваня и стать наследником, но на деле он принимает сторону матери и начинает мятеж против отца. Принц Юй, совсем еще подросток, знает о клубке грехов и интриг, а посему испытывает глубокую неприязнь и к родителям, и к братьям. В критический момент он поднимает меч на брата — и гибнет от руки отца…

Воистину, сюжет с шекспировскими страстями. Кабы лет 20-30 назад его взялся экранизировать западный режиссер, вроде Верху-вена или Бертолуччи, мы бы имели кровавое действо с мрачными интерьерами, сарказмом в диалогах и полной «обнаженкой» в сценах инцеста. Но Чжан Имоу — режиссер другой ментальности, снимающий фильм другого жанра в другую эпоху. Трагедию, или точнее, трагическую хронику он снимает как фэнтези — для взрослых.

Самое буквальное и очевидное подтверждение этому — сцены рукопашных схваток и кульминационный эпизод штурма императорского дворца. Действие здесь намеренно расходится с нормами истории, физики и бытового реализма. Таинственные убийцы в черном (императорский спецназ) спускаются в пристанище своих жертв откуда-то из поднебесья — по упругим тросам, которые с помощью крюков-якорей невероятным образом цепляются за черепичную крышу. Пешие, они без труда догоняют всадников, а их кривые мечи всегда попадают точно между лопаток преследуемых. Впрочем, и противники демонстрируют сказочную живучесть: даже с двумя клинками в спине императорский лекарь преграждает путь отряду ниндзя, давая возможность спастись своей дочери. Не менее виртуозен в боевых искусствах и сам император. Фехтуя на мечах с принцем Чжаем, он позволяет себе стоять спиной к противнику. Когда же в другой сцене доведенный до исступления принц Юй нападает на отца с мечом, тот отражает его удары широкими рукавами халата, а потом закалывает сына… шпилькой из собственной прически.

Апофеоз фэнтезийных противоборств — штурм императорского дворца, отчаянная попытка принца Чжая привести к власти императрицу. Шеренги воинов в золотых доспехах потоком обрушиваются на стену из стальных щитов, за которыми укрываются отряды, верные императору. Столкновение «золотой» и «стальной» армий на дворцовой площади, покрытой желтыми хризантемами (Учитывая, что хризантемы ставятся на площадь в маленьких горшочках, то бежать по ним в атаку крайне затруднительно, проще говоря — невозможно.), выглядит весьма эффектно, однако однообразно-механические действия массовки (созданной в основном с помощью компьютера) и театральное фехтование алебардой Чжая заставляют вспомнить скорее голливудского «Царя скорпионов», нежели фильмы, подобные «Императору и убийце» Чэнь Кайгэ.

Но поединки и баталии — это лишь то, что лежит на поверхности. Главное, пространством фэнтези ограничены сами герои. Труднее всего приходится героине Гун Ли с ее претензиями на Федру Гамма переживаний на эротично-прекрасном лице не может изменить ее статуса сказочной царицы, которая по законам жанра лишена права на плотские проявления страсти. Несколько проще Чоу Юньфату с императором, редко снимающим маску деспотичного и коварного властителя, не говоря уже о второстепенных персонажах (лекарь, его жена, их дочь Чань), типичных аборигенах фэнтези.

Отдавая дань историческому «тюнингу», которому подверглась китайская театральная драма 30-х годов ХХ века «Гроза» (а именно на ее основе написан сценарий), я все же буду настаивать, что вся визуальная фактура и атрибутика фильма остались фэнтезийно условными. Речь идет не только о воинах в золотых доспехах или декольтированных «а-ля маркиза Помпадур» китаянках Х века. Фэн-тезийная условность, причем с оттенком гламура, пронизывает всю стилистику в целом. Все эти дворцовые ритуалы с блистающими золотой парчой костюмами, с кордебалетом миловидных служанок, с «аутентичной» древнекитайской мебелью и посудой вызывают аналогии с праздничными ревю или рекламой антикварного салона. Особую роль здесь играет подчеркнуто яркое освещение и акриловая цветовая гамма. Свою лепту в гламурную атмосферу вносит и саундтрек, где преобладают патетичные и сладковато-печальные хоровые партии. Своеобразным и, на первый взгляд, не очень уместным элементом этого гламура становится кровь — проливаемая на парчу, на лепестки желтых хризантем, на золотую пластину, символ императорской власти (которую она вытравливает, подобно кислоте).

Значит ли это, что Чжан Имоу решил потрафить вкусам массовой публики, да и к тому же еще взял фальшивую ноту? Определенно, нет. Уверен, что замешанный на крови гламур — это не столько потакание массовому вкусу и эстетская эскапада, сколько способ зашифровать горький подтекст. Фильм Чжана Имоу — мастера такого подтекста — не стал исключением по части социально-острых метафор. Дворцовая площадь, устланная ковром из желтых хризантем, лепестки которых смешиваются с кровью (и которые потом быстро сметают метлами, вновь готовясь к празднику), отнюдь не случайный образ. Так что мое громоздкое и, наверное, не всеми разделяемое жанровое определение — «поэтическая ис-торико-приключенческая фэнтези» — придется дополнить еще и словами «с социальным подтекстом».

Дмитрий КАРАВАЕВ