Журнал «ЕСЛИ», 2009 №10 (200) - Страница 73

Но в том-то вся и разница, что, в отличие от Мими, никто из нас не являлся автором национального бестселлера.

Далее произошло и вовсе неожиданное. Придуманная критиком «восьмая волна», от которой он столь опрометчиво отрекся, поднялась и хлынула постфактум. Опять-таки ничего сверхъестественного: шутки, не в пример предсказаниям, имеют обыкновение сбываться. Компания юных воинствующих фантастов объявила молодую шимпанзе своим лидером и выложила в Интернете скандальный манифест, где, впрочем, кроме первого абзаца («обрастем шерстью» и т. п.), ничего особо скандального не наблюдалось. Попытки новоявленных приматов написать что-либо в духе Мими были, на мой взгляд, весьма старательны, даже удачны, выдержаны и по стилю, и по компоновке событий, однако оставили широкого читателя вполне равнодушным.

Ж.И.Резникова в книге «Основы когнитивной этологии» пишет: «Известно, что когда Моррис анонимно выставил обезьяньи полотна в музее, они удостоились похвал, так как отвечали эстетическим первоосновам абстрактной живописи - таким, как равновесие, ритм, противопоставление и соединение». Видимо, и в прозе Мими присутствовало нечто подобное, ускользнувшее от внимания ее последователей.

К сожалению, не уточняется, от кого именно обезьяньи полотна удостоились похвал в том далеком 1962 году: от критиков или же от коллекционеров - а это между тем весьма существенно. В случае с Мими, как видим, нельзя не отметить, с одной стороны, несомненной популярности романа в широких массах, с другой - полного невнимания прессы, встрепенувшейся лишь после раскрытия псевдонима.

Необходимо прояснить еще одну особенность данной ситуации, иначе возникнет неверное впечатление, будто российский читатель, в моем понимании, представляет собой некое монолитное единство наподобие советского народа. Формально роман «Грязное животное» относится к жанру фэнтези (хотя, конечно, никакой это не жанр, а литературное направление). Тем не менее особого интереса у истинных ценителей книга не вызвала и раскупалась в основном лицами, не имеющими никакого отношения к фэндому. Дошло до того, что издательство вывело книгу из серии и продолжало тиражировать ее под другой обложкой, так сказать, саму по себе, никак не обозначая причастность романа к фантастике.

Вряд ли кого сейчас удивит подобный разнобой читательских мнений. Приснопамятный роман Татьяны Толстой «Кысь», восторженно встреченный рецензентами, в среде профессиональных любителей (простите мне этот невольный оксюморон) тоже, помнится, признания не получил. В рейтингах фантастической литературы книга Толстой, по-моему, так и не достигла даже середины списка, а фэны в кулуарах брезгливо отзывались о творении маститой, писательницы как об откровенной графомании и плагиате - словом, предъявляли те самые упреки, которые впоследствии предъявят и Мими. Другая похожая черта в судьбе двух романов: оба, волею «серьезных» критиков, были в итоге отнесены к «мистическому реализму».

Вторжение представителей боллитры на территорию фантастики, как правило, не приветствуется аборигенами, а уход в мейнстрим приравнивается к побегу. Исключения редки: в прошлом - Михаил Веллер и Виктор Пелевин, а в последнее время - Мария Галина и Дмитрий Быков.

В случае с Мими правило также едва не было нарушено, и виной тому явилась упомянутая выше «восьмая волна» (они же - «приматы»). Молодые жаждущие признания фантасты принадлежали к московской тусовке, сильно понаторевшей в вопросах лоббирования. Именно этим объясняются проникновение «Грязного животного» в списки на голосование и обидное четвертое место при подведении итогов.

Что ж, Мими не первый автор, чьи тиражи не оставляют желать лучшего, и тем не менее обойденный цеховыми призами. На вопиющую эту несправедливость жаловался не только Андрей Белянин, но даже сам Ник Перумов. Остается надеяться, что уж премия «Фантаст года», вручаемая именно за тиражи, никак не минует Мими и позволит ей стать в один ряд со Святославом Логиновым, кстати, публично заявившим, что написать фэнтези для обезьяны такой же подвиг, как для человека выйти в космос.

Затем, как и следовало ожидать, роман был переставлен на полку элитарной литературы, чья манера красть у фантастики все что можно, а. потом фантастику бранить, давно уже стала доброй традицией. Доморощенные наши эстеты внезапно вспомнили, что обезьяна - фирменный знак постмодернизма. Роман «Грязное животное» был объявлен ироническим переосмыслением традиций приключенческой литературы, тем более ценным, что ирония в данном случае исходила, если можно так выразиться, извне.

Здесь я решительно принимаю сторону кронштадтца Алана Кубатиева («Нечестное зерцало»), справедливо заметившего, что, если долго вглядываться в пятно плесени на обоях, рано или поздно обнаружишь в нем вполне осмысленный рисунок. Не зря же Алан Кайсанбекович предварил ее эпиграфом из Карла Сагана: «Правильная форма марсианских каналов является безошибочным признаком их разумного происхождения. Безусловно, это верно. Единственный нерешенный вопрос - с какой стороны телескопа находился этот разум».

Действительно, если даже допустить, будто в момент написания произведения оно выражало именно то, что хотел сказать автор, с течением времени смысл написанного неизбежно меняется. Возникает нечаянная ирония, привносимая в текст новым поколением читателей. Вряд ли безымянный творец «Слова о полку Игореве» иронизировал, вдохновенно перечисляя все награбленное Игоревым воинством у половцев. Тем не менее современному человеку в этом позорном, с нашей точки зрения, реестре мерещится горькая насмешка над сгубленным жадностью князем.

Точно так же не мог предположить и Данте Алигьери, будто благонравный, по его мнению, поступок (драть за волосы грешную душу, вмороженную в ледяное озеро Коцит, пока та не огласит свои грехи) покажется спустя столетия настолько мерзким, что читателю придется предположить ради оправдания рассказчика все ту же покаянную самоиронию.

Мне могут возразить: дескать, в случае с Мими фактор времени отсутствует. Да, отсутствует, но только в физическом смысле. Со времен Герцена известно, что население России живет в разных эпохах. Ничтожное меньшинство более или менее соответствует современности. Что же касается воззрений подавляющего большинства, то они, увы, зачастую отдают неолитом.

Потому-то один и тот же текст может смотреться совершенно по-разному: воспринятый широким читателем, он звучит вполне серьезно; попав же на глаза литературоведу, обретает ироничность.

Насколько я слышал, филологи уже защищают по Мими диссертации, но темы этой касаться не намерен, поскольку, во-первых, она выходит за рамки данной статьи, а во-вторых, там черт ногу сломит.

И наконец под занавес свое мнение обнародовал тот, с чьего прогноза, собственно, все и началось. Статья Кирилла Еськова, жутковато озаглавленная «То ли еще будет», посвящена в основном грядущим событиям, причем создается впечатление, что шимпанзе для автора - пройденный этап. О прочих крупных приматах он упомянул лишь единожды - в связи с недавно открытыми случаями тотемизма среди горилл (в джунглях обнаружено стадо, считающее своим предком человека).

Касательно самого романа, Кирилл Юрьевич повторил ставшую расхожей мысль о неудовлетворительном качестве перевода, но, в отличие от предшественников, наглядно продемонстрировал, в чем именно эта некачественность заключалась. На его взгляд, Элеонора Концевая не имела права заменять неологизмы, создаваемые Мими, расхожими литературными оборотами. Так понятие «меч» шимпанзе передает синтетическим жестом «ножик-падка», а «шлем» у нее обретает поистине сервантесовские очертания - «голова-тазик». Кстати, комбинация пальцев, означающая «грязь», как, вероятно, понял читатель из приведенного выше диалога Роджера и Люси, на всех языках, используемых обученными приматами, имеет еще и второе значение - «экскременты». То есть само название романа представляет собою явный эвфемизм, что тоже целиком и полностью лежит на совести Элеоноры Концевой.