Журнал «Если» 2008 № 06 - Страница 44

Притопнул ногой, проверяя, как держится проволока.

— Годится!

— Слушай, Паша, — спросил Кторов, — а тебе не кажется все это странным? Такое ощущение, что мы играем в каком-то спектакле, и даже не играем, нет, нас кто-то за веревочки дергает. Водолазы эти, кот говорящий, Голем трехметровый, теперь вот гномы еще… Но не бывает так, не бывает!

— Водолазы — это показуха, — зевнул Гнатюк. — Если хочешь, обряд такой: вроде, получается, никто никого не топил — вон они из пены морской на берег лезут. Стыдно же признаться, что безоружных мужиков, которым воевать надоело, словно кутят топили. Вот и придумали такое. Утопленники забудутся, а водолазы каждый день под духовой оркестр маршируют, их долго помнить будут.

Он прошелся по комнате, приоткрыл дверь и крикнул:

— Оська!

— Га! — звонко отозвался Остап Котик и появился в дверях. Как чертик из табакерки выскочил.

— Не га, а слушаю вас, товарищ начальник! — покровительственно и по родственному тепло поправил его Гнатюк. — А ну, сынку,

сбегай к Михайло Поликарпычу, узнай, все ли они заготовили?

— Кторов и Гнатюк в окно наблюдали, как выходит из ЧК юродивый.

На взгляд Митьке было за тридцать; одетый в странное рубище, бывшее некогда строгим английским костюмом-тройкой, он был худ, длинноволос и небрит. Поэтому заросшая морда его чем-то напоминала собачью.

«Это я от Баюна Полосатовича заразился», — с тревогой подумал Антон.

Митька постоял на площади, чухаясь и скребясь, по-собачьи встряхнулся, неторопливо огляделся по сторонам и лениво поплелся в трактир.

— Лишь бы Сунжиков не подвел, — тревожно вздохнул Гнатюк.

— Не должен, — с сомнением сказал Антон.

Дверь распахнулась, и на пороге кабинета появился начальник Лукоморской ЧК Гервасий Бонифатьевич Добужанский — невысокий лысый человечек, плотного, если не сказать больше, телосложения в добротной шевиотовой гимнастерке, ушитых синих полицейских галифе и хромовых сапогах. На гимнастерке красовался орден Красного Знамени. «Мастифф», — определил породу Кторов, едва Добужанский вошел в кабинет.

— Ну что? — тонким фальцетом спросил начальник ЧК. — Смотри, Гнатюк, под твою ответственность я эту гниду выпустил. Скроется, ответишь перед революционным трибуналом по всей строгости рабоче-крестьянского закона!

— Да хоть сейчас готов, — мрачно сказал Гнатюк. — Ей-богу, Гервасий Бонифатьевич, вы столько пугаете, что уже и смерти не страшишься. На кой черт она нужна, такая жизнь?

— Это ты здесь красиво поешь, — ласково улыбнулся начальник.

— Поглядел бы я на тебя в подвале у Ангела Смерти!

Кторов уже знал, что Ангелом Смерти прозвали местного исполнителя Ваню Глухоту — здорового, постоянно смеющегося парня двадцати пяти лет, который в течение дня в серой косоворотке и люстриновом костюме бродил по кабинетам, маялся бездельем и приставал к товарищам с идиотскими вопросами. Еще он любил садиться за громоздкий «Ундервуд», заправлять в него чистый лист и, нажимая на клавиши негнущимся пальцем, наблюдать, как на бумаге появляется новый знак.

— Ты смотри, — грозил ему начальник. — Сломаешь аппарат, я тебя самого в расход пущу. Не думай, у меня рука не дрогнет. Ферштейн, Ванька?

— Зер гут, — счастливо смеясь, отвечал Ангел Смерти и примерялся выстучать новую буковку. — Яволь, Гервасий Бонифатьевич!

— Смотри, Павел, — снова сказал Добужанский. — Слишком хитро ты все придумал, я бы проще поступил — Митьку и трактирщика к стенке, а банду встретил бы на въезде и порезал из пулеметов.

— Пулеметы и у них есть, — сказал Гнатюк. — И хорошие пулеметчики. А откуда они на город пойдут, Гервасий Бонифатьевич, какими силами? Вам это известно?

— Все ты, Павел, усложняешь, — вздохнул начальник. — У них тоже Лениных и министерских голов в банде нет. Полезут по старинке — от Разбойной слободы. Сначала разведка на тачанках, а потом и сам атаман с основными силами. Мы б тачанки пропустили, пусть их засада в тылу встретит, а атамана зажали бы. Нет, ты маракуешь, маракуешь… Прямо Наполеон, задумавший Кутузова разгромить.

Начальник недовольно сморщился, посмотрел на Кторова, ища поддержки у столичного гостя, не дождался ее и недовольно сказал, забавно надув губы, отчего усики его собрались в единую черную щепоть:

— Я ж говорю — чистый Наполеон. Только моя думка проста: контриков перевоспитывать бесполезно, их в штаб к Духонину отправлять следует, тогда они быстрее умнеют.

Он ушел.

Гнатюк прислушался к удаляющемуся стуку сапог начальника, уныло пробормотал:

— Вот так и живем. Голимый пузырь, но — начальник! Весь город поборами обложил, а пикнуть никто не смеет. И вокруг него таких же сучков кучка собралась, за Гервасия горло дерут. А как же — рука руку моет!

— Не подарок, — согласился Антон, — но начальников не выбирают, их тебе дают. Ты не волнуйся, такие долго не держатся, и, как правило, они плохо кончают.

— Ладно, — сказал чекист. — Ты бы отдохнул, товарищ Кторов, нам еще вечером силы понадобятся. А я, пожалуй, схожу посмотрю, все ли правильно наш меломан из трактира сделал.

— Чего уж там отдыхать, — проворчал Антон. — Пошли вместе.

— Все, как вы сказали, — трактирщик смотрел в пол. — Все, как вы сказали, господин чекист.

— Глупыш, — улыбнулся Павел Гнатюк. — Ну чего ты так расстраиваешься, Сунжиков? Это же и для твоей пользы.

— Знаете, — сказал трактирщик, — ужасно надоело быть марионеткой. Каждый пытается нащупать твое слабое место, а когда нащупывает его, считает, что взял тебя за глотку и может приказывать тебе сделать все, что угодно. Понимаете, господин чекист, это слишком унизительно для человека. Я так больше не могу. Никто и никогда больше не будет приказывать мне. Никто и никогда. Мне надоело дергаться на веревочках.

— Да ну? — ухмыльнулся Гнатюк. — И ты придумал, как с этим справиться?

Кторов понял.

— Зачем? — сказал он. — Зачем, Сунжиков?

— Чтобы быть свободным, — криво усмехнулся он. — Поверьте, это оказалось не так больно.

— Вы о чем? — непонимающе вклинился в разговор чекист.

— Он побил все свои пластинки, — объяснил Антон.

— Не может быть! — Гнатюк ринулся в зал.

Зал был усеян черными осколками самой разнообразной формы.

Около стойки чернела целая груда осколков. У виктролы оказалась сорванной крышка. Здесь действовал человек в бессильной и безрассудной ярости.

— А чего ее жалеть, — объяснил Сунжиков. — Для кого?

Глаза у него были сухие и спокойные, как у человека, твердо уверенного в том, что через несколько минут он умрет.

— Дурак, — искренне сказал Кторов.

— Так что же, — ответствовал тот. — Зато теперь у меня нет слабости. Я свободен!

— Самому умирать еще страшнее, — угрюмо сказал Гнатюк.

— Вы знаете — нет, — трактирщик посветлел лицом. — Умирать самому значительно легче. Смерть — это черта, о которой страшно думать и которую совсем не страшно преступить. Куда тяжелее расстаться с тем, что составляло мою жизнь. Я — коллекционер. Вам этого не понять. Но не волнуйтесь, ваше поручение я выполнил в точности. Бандиты и революционеры — две стороны одной медали, но меня успокаивает, что вторые вооружены идеей, а это значит: однажды им надоест резать, и они придут к мысли, что мир живет созиданием. «Мир — хижинам, война — дворцам!» — лозунг хлесткий, не спорю, но к чему рушить дворцы, если они уже принадлежат тем, кто пока еще живет в хижинах?

— Арестовать тебя и все дела, — сказал Гнатюк. — Испортит ведь всю кашу, что мы заварили!

— Не надо, — возразил Кторов. — Я ему верю.

— Вы умный человек, — вздохнул трактирщик. — Только пока не можете разобраться в истинных и мнимых идеалах. Хотите музыку?

Специально для вас. Одну я все-таки оставил. Для души.

И поставил пластинку. Зашипела игла, и трактир заполнили звуки рояля. Мелодия была красивой, ее следовало слушать не здесь, ее следовало слушать ночью у моря, под шум набегающих волн, под звездами, возраст которых исчислялся миллионами лет, она поднималась и замирала, она умирала и вновь рождалась из бороздок, выдавленных машиной, мелодия была похожа на полет ночной бабочки, порхающей в черной пустоте.