Журнал «Если» 2008 № 06 - Страница 43

— Осторожнее, — попросил он. — Это ведь редкость теперь, кто знает, жива ли она, споет ли еще нам?

— И я про то же, — сказал Кторов, досадуя на себя. Неправильно он себя вел, нехорошо. Чувство было такое, что он сейчас ребенка обижал. — Я ведь ее и уронить могу. Случайно, а?

Трактирщик потянулся к нему, но остановился. По скулам его ходили желваки.

— Все вы одинаковые, — печально и тоскливо сказал трактирщик.

— Белые, красные, зеленые — у вас у всех одно на уме. Это же искусство, молодой человек. Жизнь коротка, а искусство вечно. Отдайте пластинку.

— А это, дружок, как сам петь будешь, — весело объяснил Гнатюк.

— Я ведь человек простой, мне все эти Вертинские, Кремеры да Лещенки по… Мне истина нужна, истина, господин Сунжиков-Марлинский. Как связь с атаманом держишь?

— Через юродивого, — сказал трактирщик. — Пишу записку, он относит. — И повернулся к Антону. — Вы не подумайте, я всю жизнь пытался быть вне политики. Не зря говорят, что благими намерениями дорога в ад вымощена. Пластинки — мой грех, это моя страсть, а когда приходят и требуют услуг, угрожая перебить все, чем я жил долгие годы… Слаб я, слаб, нет у меня сил противиться чужой воле.

Когда тебе говорят, что уничтожат твою жизнь… нет, не убьют, это слишком уж просто.

— Времени нет, — сказал Кторов. — Если этим можно уменьшить количество смертей…

Трактирщик ожег его взглядом.

— Скажите это русалам, — посоветовал он. — Скажите это всем тем, кто попал в проклятые жернова.

Кторов почувствовал смущение.

— Пропагандист, — вмешался Гнатюк. — Вот из-за таких люди и гибнут. Пора, Сунжиков, выбирать, на чьей вы стороне.

— А если я не хочу делать этот проклятый выбор? — вздохнул трактирщик. — Вы же прекрасно понимаете, что, выбирая одну сторону, вы становитесь объектом ненависти другой. Вы думаете, Кумок мне простит предательство, даже если оно будет невольным?

— А вот это уже разговор, — обрадовался чекист. — Тут мы, как говаривал грек Архимед, можем найти общую точку опоры. Ведите, Сунжиков, ведите, вы же понимаете, что от этого разговора вам не уйти.

— В парке играл все тот же скрипач.

Кторов остановился и долго смотрел на сутулую фигуру с плавно двигающейся рукой.

— Добрый день, — сказал немец по имени Эммануил.

— Вы верите в счастливые дни в несчастливое время?

— Времена не выбирают, — рука опустилась, немец сел на скамейку. — Вы никогда не задумывались над этим? Каждый живет во времени, которое ему отведено судьбой.

— Но сами вы хотите заглянуть в будущее. Потому вы ищете Сирина?

— Кто вам это сказал? — глаза немца ожгли насмешливым холодом. — Вздор! Вздор! Я ищу утерянную гармонию. Дело совсем не в том, что люди должны сделать себя счастливыми, а в том, как мы должны жить, чтобы стать достойными счастья. Нравственность относится к характеру.

Некоторое время они сидели по разные стороны молчания: Антон — распираемый желанием спрашивать, Эммануил — не видящий особого смысла в ответах.

Тени бродили в кронах деревьев, потревоженные ветром бабочки плясали среди листвы, а солоноватый воздух, нависший над городом, был прозрачным, густым и тяжелым, словно бульон для кавказского хаша. Остро пахло кипарисом и лавровым листом, словно где-то и в самом деле варили бульон.

— В любом случае для человека самое важное — принять правильное решение, — сказал скрипач. — Вы еще молоды, вы нетерпеливы, а потому не можете представить себе последствия необратимых поступков. Голем не существо, он земное наследие Бога. Им нельзя владеть, его можно только использовать.

— Будьте уверены, — сказал Кторов. — Уж мы-то сумеем использовать его лучше других.

— Вы так думаете? — немец качнул головой. — Вы разрушили одну мораль, но пока не построили взамен иную. Общество живет моралью. Если в ней сокрыта гниль, начинает загнивать и общество.

Понимаете, Кторов, моральная культура всегда имеет основополагающие принципы, они уже изложены, и не раз, и касаются, прежде всего, человеческого общежития и отношения людей к миру. Взорвав общество, вы лишили его основы. Вам придется воспитать нового человека. Придется много потрудиться, чтобы он жил со светлой душой, а не валялся в житейской грязи.

— Будьте уверены! — снова пообещал Кторов.

— Не могу быть уверенным в этом. Надежда лишь в одном: однажды вы поймете, что такое страдание. Страдание — это побуждение к деятельности. Хотелось бы — созидательной. Вот вы разрушили дворцы. А зачем? В них прекрасно бы жилось победившим. На орловском конезаводе крестьяне выкалывали глаза арабским скакунам только за то, что они были господские. Зачем вы сожгли библиотеку родителей Блока? Разве победившему пролетариату не нужны знания?

— Это все пена, — сказал Кторов, с раздражением ощущая правоту собеседника. — Пена на вареве. Кушанье будет готово, а от пены не останется следа.

— Она так и останется в вареве, — сказал немец. — Она останется в вареве, если вовремя ее не удалить. Вы не задумывались, что произошло с Французской революцией? Ведь лозунги были прекрасными. А кончилось все гильотинами. Революция пожрала своих детей. А все потому, что пена — грязная, вонючая пена — осталась в вареве. Она его и испортила. Все повторяется. Теперь это случится у вас.

— Уж мы-то найдем способ избавиться от пены! — возразил Антон.

— Да, — кивнул его собеседник. — Повар всегда найдется. Всегда находятся люди, которые хотят готовить по своему вкусу и разумению. Я только боюсь, что этот повар будет готовить исключительно острые блюда. Многие ими будут просто давиться. Вас ждут нелегкие времена.

— Не пугайте, не пугайте, — сказал Кторов, вставая. — Самое страшное — гражданскую войну и интервенцию — мы уже пережили.

— Самое страшное у вас еще впереди, — сказал Эммануил, продолжая сидеть рядом с раскрытым футляром, в котором блестела лаком молчащая скрипка.

— Надо же, — едко сказал Антон, — провидец. Может, вы скажете, господин пророк, чем закончатся ближайшие дни?

— Как обычно, — без улыбки сказал Эммануил. — Все закончится выстрелами и смертями.

Глава четвертая

— Оружие не бери, — сказал Гнатюк. — Там оно не поможет.

— Слушай, — Кторов задумчиво почесал нос. — Неужели правда?

Там и в самом деле живут гномы? Какие они, Паша?

— Какие, какие… — Гнатюк был чем-то озабочен, чувствовалось, что разговор он ведет машинально. — Обыкновенные мужики, только маленькие очень. Морды морщинистые, руки в мозолях. А ты думал? Они ведь целыми днями то кайлом, то молотом машут.

— А стеклянный гроб? — жадно спросил Антон.

— А я откуда знаю? Они нас к себе не приглашают. Встретимся в гроте, обмен совершим — и разбежимся. А тебе что, принцессу чмокнуть захотелось?

— Интересно все-таки.

— Интересно будет, когда Кумок за город возьмется. Нам готовиться надо, в этом деле без гномов не обойтись.

Гномы, проживающие в катакомбах, были великими искусниками во всем, что касалось оружия. Они изготавливали пистолеты, похожие на кольты, пулеметы с бесконечной лентой (главное достоинство всех видов огнестрельного оружия, изготовляемого гномами, заключалось в том, что в них никогда не кончались патроны).

— Ты ни разу не сталкивался с таким? — спросил Гнатюк. — Гонишь бандюгу, он отстреливается, вроде бы все патроны давно кончились, а он знай себе палит. Так будь уверен, пистолетик его гномами сработан. Как это у них получается, не знаю, но нам очень кстати.

Главное — в бою перезаряжаться не надо!

Он озабоченно разглядывал тяжелый английский ботинок на своей левой ноге. Ботинок «просил каши» — подошва его отстала и грозила оторваться совсем.

— А ты, говорят, сегодня в парке с немцем, что на скрипочке пиликает, философские базары вел?

— Следишь? — вспыхнул Кторов.

— Была нужда, — Гнатюк затянул подошву проволокой, для надежности обмотал ее вокруг ботинка еще несколько раз. — Годится!

Ты с ним осторожней будь, он же контуженный, из немецкого батальона, в плен попал, да так и остался. Кант ему фамилия будет. Буйный он. Попу нашему так врезал, тот два дня в себя приходил, потом кинулся в церковь, орет: анафеме предам! А немцу с того что, он лютеранин!