Журнал «Если» 2008 № 06 - Страница 37

— И что ты предлагаешь? — Кумок прицелился и бросил обглоданную кость в поганое ведро. — Не пойду же я чека приступом брать? И время не то, и сил у меня таких нет. Положат всех.

Леня Медник приуныл.

— А все ты, — сказал он. — Ах, Сережа, Сережа!

Африка безразлично пожал плечами.

— Бывает, — спокойно сказал он.

— А что за секрет? — Кумок показал пальцами, чтобы наполнили стаканы.

— Вроде здесь хмырь один обитает, — сказал Леня Медник. — Сделал механизму, на человека похожа, но силищи невероятной.

И не берут ее ни пуля, ни снаряд. Если из таких хмырей, скажем, армию создать, то армия эта непобедимой будет.

Кумок не донес стакан до рта.

— Механизма, говоришь? — медленно спросил он. — Хмырь?

В памяти вдруг четко возникла картина недавнего прошлого: странное человекообразное существо расшвыривает телеги вместе с лошадьми. Пулеметчики палят, только без толку — пули от этого существа отскакивают, как от заговоренного. И лезет это чудище прямо к его таратайке, а возница нахлестывает обезумевших от ужаса коней.

— Видел я его, — сказал Кумок. — В деле видел!

Из всего этого вчерашнего разговора, который Кумку казался призрачным, словно это и не разговор был, а продолжение загадочной и страшной истории, случившейся с ним, он хорошо помнил лишь о драгоценностях. Александр давно понял: дни его в Совдепии идут к своему печальному окончательному исходу. Пора было сматываться в более приветливые края. В Константинополе волею судеб Кумок уже побывал, ничего хорошего там русским не светило. А для Европы требовались деньги. И немалые. Поэтому Кумок про себя еще вечером решил, что такой кус он постарается не упустить. Значит, и интересы у него с Медником и Африкой пока общие. А дальше видно будет.

Он сел за стол, потянулся за соленым огурцом, сиротливо зеленеющим посреди пустой тарелки, и в это время в горнице появился Леня Медник. Видно было, что вчерашнее пиршество и для него не прошло даром — и трубы горели, и голова раскалывалась. И лицо было помятым, как письмо, которое читают и перечитывают.

— Паханам наш почет и уважение! — просипел Медник.

— Сидай, — предложил Кумок. — Выпей для поправки здоровья.

Леонид выпил. Глаза его стали ясными и дерзкими.

— Так что, — спросил он, закусывая облюбованным хозяином огурцом. — Можем мы собрать несколько десятков человек, которые пойдут в бой, не задумываясь и с отчаянием?

Кумок встал, прошелся по комнате, заложив большие пальцы за пояс.

— Романтиков мы здесь вряд ли сыщем, — сказал он. — Такие натуры в местечках почти не водятся. Но найти три-четыре десятка хлопцев, которые смогут сообразить свою выгоду в этом деле — вполне реально.

— Трудно иметь дело с теми, кто выгоду свою понимает, — вздохнул Медник. — Они за жизнь цепляются руками да ногами.

Атаман хмыкнул.

— Жизнь, мой дорогой друг, это то, что люди больше всего стремятся сохранить и меньше всего берегут. Когда предлагаешь закуску, всегда прикидывай, под каким соусом ее подать.

— В окне появилась лапа.

Лапа выпустила когти и провела ими по стеклу. Послышался гнусный скрежет.

— Пошел, пошел, — шуганул незваного гостя Антон.

За окном жалобно мяукнули.

— Жди, — Антон сделал несколько глотков молока из кринки.

За окном раздался стонущий звук.

— Товарищ Кторов, — горько сказал снаружи кот. — Ну, товарищ Кторов!

Антон подошел к окну.

— Чего тебе, Иуда ушастый? — спросил он.

— Открой дверь, — сказал кот. — Поговорим, как самец с самцом.

Ты ведь меня не боишься?

— Стану я всякую шкурку бояться, — Кторов дверь открывать не спешил. — А ты, значит, стучишь помаленьку? Мне одно нашептываешь, ротмистрам — другое, а сам потихоньку в чека бегаешь, доносы строчишь? Стыдно, Баюн! Стыдно! Кот называется! «Хожу сам по себе!» — передразнил Антон. — Теперь понятно, куда ты ходишь!

— Ладно, отворяй,— сказал кот примирительно. — Я ведь и к тебе не с пустыми лапами пришел!

Кторов приоткрыл дверь.

Кот с достоинством вошел в хату, но на том его достоинство и кончилось — он бесшумно и гибко проскользнул в горницу, посидел, примеряясь, и вспрыгнул на табурет, пряча под себя хвост.

— Молочка бы налил, — не глядя на Кторова, попросил он. — С утра — ни плавничка, ни косточки.

— Я-то здесь при чем? — усмехнулся Антон.

— Так по твоим, по твоим же делам бегал, — кот склонил лобастую голову и с видимой брезгливостью обнюхал ломоть хлеба, потом жадно понюхал салфетку, в которой когда-то лежало копченое сало.

— Живут же люди!

— Ты или дело говори, или выметайся, — сказал Антон. — Своих дел невпроворот.

— Ой, какие мы обидчивые, — кот вспрыгнул на стол, нагло распластался на заметках Кторова. — Я ж, можно сказать, докладывал, а не закладывал. И тем обеспечивал взаимопонимание столичных и местных спецслужб. Ты к человеку опаску имел, он — к тебе, а я подозрительность взял и нарушил. Еще Александр Сергеевич говаривал, что излишняя взаимная подозрительность столь же вредна, сколь и чрезмерная доверчивость. Вот и нет промеж вас подозрительности.

— Слушай, Баюн, — Кторов почувствовал раздражение. — Тебе бы языком молоть, а у людей дела…

— Нашел я его, — сообщил кот спокойно, словно не его сейчас пытались стащить за хвост со стола. — В подвале синагоги. Так и стоит. Страшная тварь, ни на что не похожая. Я как представил себе такое, по улице идущее, веришь ли, сердце прихватило. Ну, думаю, попал ты, Баюн Полосатович! Пригляделся, а по нему мыши бегают! — кот плотоядно облизнулся.

— А говоришь, ни косточки, ни плавничка, — укорил его Кторов.

— Так это же вроде военный трофей, — ни капли не смущаясь, сказал кот. — Это не в счет, что тобой добыто, в харч не идет, это за удовольствие почитать надо!

— Молока, говоришь? — Антон щедро отлил из кринки в жестяную тарелку с красными петушками, сел напротив, разглядывая кота.

— На тебе молочка! Рассказывай!

Но кот не торопился. Опустив голову, он быстрыми движениями розового языка лакал молоко, пока тарелка не опустела. Покончив с молоком, кот облизнулся.

— Хорошее молочко, — сказал он. — Такое только у Семукаевых и встречается, у них коровка бельгийских кровей. Семукаев-старший с империалистической привез. А ты разве с ними знаком?

— Так что там с подвалом? — прервал болтуна Кторов.

Кот грузно скользнул на колени Антона.

— Я тебе про то и говорю, товарищ Кторов, — благодушно сказал он. — Стоит. В подвале ихнем стоит. С виду кукла и металлом отливает. В этом подвале давно никто не бывает. А чего им в подвале делать, там ни инвентаря, ни провианта? Там рукописи лежат, и те старые — с железными крышками, сплошь мышиными зубами усеяны.

Ростом велик, морда странная — ни рта, ни носа, ни усов. Даже ушей нет, — говоря это, кот с достоинством демонстрировал свои, повернув к Антону лукавую морду. — Пыли на нем! Нет, товарищ Кторов, вот ты меня в семи смертных грехах обвиняешь, а я, между прочим, истинное мужество и героизм проявил. Я на медали не претендую, мне их на шкурку не вешать, но на премиальные в виде колбаски домашней или сальца копченого я согласен.

— И в чем же оно, твое мужество, проявилось? — хмыкнул Кторов. — Ну, слазил в еврейский подвал, ну, куклу механическую нашел…

— А ты бы сам в этот подвал слазил, — предложил кот. — Один, ночью, через узенькое окошко, в которое и пролезть-то толком невозможно. Не зря говорят, что чужую доблесть признают редко, каждый кичится своей, даже если ее вовсе нет. Там крысы вдвое больше меня, не знаю, с чего они такие, на кошерной пище особо брюхо не отрастишь. Это в церковь лазить не страшно — там все свое, православное. А синагога, брат, место загадочное, там священную книгу открой — ни черта не поймешь, одни согласные, а гласные они, товарищ Кторов, специально пропускают, шифруются таким образом от православного существа.

— Это ты православный? — удивился Кторов.

— А ты думал? — гордо сказал кот. — Если хочешь знать, в прежние времена меня православный поп два раза в проруби на Крещение кунал. Правда, вытаскивать не хотел, так я и сам выбрался.