Журнал «Если», 2007 № 04 - Страница 23
Приходи в палаццо утром и скажи, что явился по приглашению Бенедетто.
Я давно уже усвоил жестокий урок: доверять нельзя никому. Но в ту ночь я долго обдумывал предложение Бенедетто. Мое оккультное знание было сокровищем, но опасным сокровищем; богатый дом казался надежной крепостью. Я устал переезжать с места на место, устал от постоянных перепалок приятелей-актеров, попыток выманить монетки у крестьян, почти таких же уродливых, как я, и тупых, как быки. Жизнь шута в доме влиятельного господина, во всяком случае, не хуже нынешней.
Итак, я обрел новое призвание.
Наутро по пути к палаццо графа Ридольфо я почти не слышал обычных издевательств уличных зевак. На этот раз при виде моего оружия они ограничились пронзительным свистком, да и то с почтительного расстояния. Стоило произнести имя Бенедетто, как меня немедленно впустили во дворец. Сам он позаботился устроить меня на новом месте. К вечеру я познакомился почти со всеми слугами.
Только одна неприятность омрачила мое появление, но и ее я тут же обернул себе на пользу. Когда меня привели в помещения для слуг, приземистый краснолицый крикун, видать, из тех, кто всегда рад поставить новичка на место, оглядел меня и бросил дружкам:
— Вот это красавец! Как мы его назовем? Может, окрестим «Мальфатто»[1]? Что скажете?
Не услышав возражений, он поднял чашу и объявил:
— Подойди, Мальфатто, и прими новую кличку!
Я как ни в чем не бывало присоединился к общему смеху и шагнул к крикуну, дружески протягивая руку. Смех мигом оборвался, когда я сцепился с ним пальцами и начал гнуть его руку до тех пор, пока насмешник не рухнул на пол, хныча и умоляя о пощаде.
Я позволил ему унижаться, пока это мне не надоело, после чего нагнулся и тихо шепнул:
— Меня зовут Никколо. Сообщи это всем. Еще раз услышу «Мальфатто», и это слово окажется твоим предсмертным.
Чтобы подкрепить обещание, я для вящей надежности с силой пнул его в ребра и только потом помог подняться. Он громко назвал меня по имени.
Этот случай произвел впечатление на остальных слуг. Однако мой враг и впоследствии всячески досаждал мне, правда, исподтишка.
Магию свитка на это ничтожество я тратить не стал. К тому же судьба покарала его без моей помощи: мерзавец сломал себе шею, свалившись с колокольни.
Через пару дней с меня сняли мерки для ливреи. Вскоре я получил лучший наряд из всех, которые мне доводилось носить до сих пор: из превосходной ткани и сшитый точно по фигуре (если это можно назвать фигурой). Целый месяц я штудировал правила этикета, прежде чем был допущен к графу Ридольфо.
В последние дни во дворце царила легкая суматоха. Члены семьи ходили мрачнее тучи и настороженно переглядывались, а слуги безуспешно гадали о причинах столь странного поведения. Правда, носились самые разные слухи, но точно никто ничего не знал. Как новичок, я знал меньше остальных, поэтому и выжидал, стараясь угодить каждому встречному, — искусство, приобретаемое долгой практикой, — и довольно скоро пронюхал правду о событиях во дворце.
От доверенного информатора пришло известие, что враждебное графу семейство готовит нападение на него и его сыновей. Больше мне ничего не удалось проведать, да я и не пытался. Дураку легче всего разыгрывать дурака… до определенного момента.
Как-то поздно ночью меня позвали в личные покои графа Ридольфо. Кроме него там было еще четверо мужчин. В двоих я узнал графских сыновей. Я впервые увидел своего господина и, нужно сказать, нашел его величественным и грозным: большая голова с гривой белоснежных волос, квадратное лицо, узкие губы и упрямо выдвинутый вперед подбородок. Нос, когда-то сломанный, сросся криво, а по правой щеке сбегал тонкий шрам. Само это лицо, холодное и жесткое, как камень, было безмолвным предупреждением. Не дай бог увидеть его во гневе!
Именно такой человек мог быть мне весьма полезен.
Он велел мне подойти и жестом остановил в нескольких шагах. Граф Ридольфо никому не позволял приближаться к нему. Предосторожность вполне уместная: однажды кузен оставил шрам на его щеке. Подбоченившись, он оглядел меня, обошел со всех сторон, словно изучая произведение искусства.
— Значит, ты и есть мой новый дурак.
— Нет, господин, я ваш добрый ангел, — возразил я, поклонившись и состроив самую уродливую гримасу.
Граф не улыбнулся.
— Дурак и лгун. В этом городе ты будешь процветать.
Один из придворных, стоявший в стороне, изучал рисунок паркета. Никто не разговаривал и не смотрел на окружающих. Я просто обонял, чувствовал на языке вкус страха. И понял, как действовать.
— Я жду твоего слова, дурак, — произнес граф. — Мои враги задумали убить меня и сыновей. Я знаю имена всех участников заговора. Что мне теперь делать?
— Действуйте как мужчина. Убейте всех и дайте знать каждому жителю этого города, кто совершил месть.
— У меня есть иной выход?
— Да. Ничего не предпринимайте, и в этом доме появится второй дурак.
Он долго молчал, а когда наконец заговорил, в голосе не чувствовалось гнева.
— Ты дерзкий шут.
Я распростер руки, чтобы лучше показать ливрею.
— Я принадлежу знатному дому, а не женскому монастырю. С чего это я должен говорить тихо и проповедовать покорность?
Сыновья обменялись одобрительными взглядами. Один вельможа кивнул. Другой окинул меня быстрым, полным ненависти взглядом.
— А вот кое-кто из живущих в графском доме не прочь проповедовать смирение, — отрезал граф. — Скажи: тот, кто следует совету дурака — сам дурак?
— Бывает, что человек, принявший во внимание слова мудреца, оказывается в дураках, иногда же самым мудрым будет послушать дурака. Все зависит от человека, дурака и совета, господин мой.
Он снова долго, безмолвно глядел на меня, прежде чем приказать:
— Завтра за обедом развлечешь нас. А сейчас проваливай, пока окончательно не лишил нас аппетита.
Он пренебрежительно взмахнул рукой. Я немедленно попятился к выходу, кланяясь с преувеличенной почтительностью всем и каждому. Так значит, меня позвали, чтобы кого-то унизить: это ясно, как день. Теперь в этом доме у меня появился враг. Надеюсь, это надежный враг. Надежный враг может быть полезнее дюжины друзей, потому что день и ночь заставляет человека быть начеку.
Как оказалось, враг не причинил мне ни зла, ни добра. После этой ночи во дворце его больше не видели.
Граф Ридольфо серьезно смотрел на жизнь. Даже самые идиотские трюки и выходки не вызвали улыбки на этом холодном лице. Он кивнул, одобряя мое искусство жонглера и акробата, но шуточки явно ему не понравились: во всяком случае, он ничем не выказал одобрительного к ним отношения. С таким же успехом я мог быть нем. А вот рассмешить сыновей оказалось гораздо легче. Андреа, старший, во всем подражал отцу и, хотя редко улыбался, часто шептал: «Неплохо сказано, неплохо сказано». Младший в отсутствие графа открыто наслаждался лившейся из моих уст похабщиной. Зато в присутствии графа я не смел изрыгать непристойности, особенно если рядом были дамы. Графиня все свободное время проводила в молитвах. Думаю, она молилась даже в короткие часы сна.
Маддалена, младший ребенок и единственная дочь, была любимицей семьи. Природа пощадила ее, смягчив и округлив фамильные черты. Она часто улыбалась и, несмотря на свои пятнадцать лет, все еще была способна на поистине ребяческие шалости и детские привязанности. Ее кошки, собака, обезьянка, птички, прилетающие к окну и клюющие зерно с ее ладони, — все наслаждались щедрой любовью девушки. С самой первой встречи она смотрела на меня без содрогания. В отличие от остальных членов семейства, она любила мои песни и баллады о любви и рыцарских подвигах и иногда останавливалась в дверях кухни, когда я развлекал слуг по вечерам, прислушиваясь с таким же вниманием, как любая невежественная судомойка.
Каждый вечер в сопровождении нескольких слуг и одного или обоих братьев она посещала мессу. Иногда и я присоединялся к их компании. Пока братья разглядывали дам и обменивались с приятелями рассказами о ночных похождениях, Маддалена стояла на коленях с опущенной головой и молилась за всех нас. Но как только мы покидали эти холодные, звенящие гулким эхом своды, и церковные двери закрывались за нами, она снова превращалась в беззаботное юное создание. Настоящий ангел, хотя и земной, совершенно земной и человечный.