Журнал «Если» 2003 № 01 - Страница 53

— Получается, что представители разных ульев ведут себя по-разному.

— Не во всем. Ведь они наделены разумом и умеют в случае необходимости справляться со своими инстинктами. Однако в данном случае речь идет не о творческом мышлении или способности учиться с целью изменить групповые поведенческие схемы. Например, у местных катарканцев нет ферм, как у их родичей на севере; они бы умерли от голода, если бы попытались перенять их опыт. Аборигены, живущие здесь, питаются омерзительно воняющей дрожжевой субстанцией, которую выращивают под землей, в наполненных водой баках.

— Что говорит о способности приспосабливаться к окружающей среде, — заметила Корт.

— В минимальной степени. Если вы возьмете несколько катарканцев из этого улья и перенесете их на север, большинство из них умрет голодной смертью и, наверное, лишь малая часть приспособится к новым условиям. К тому же они не способны справляться со случайными факторами: например, если вдруг рухнет пещера или появится маньяк из другого мира и примется резать их на куски.

— Они не могут стать присяжными, — проговорила Корт.

— Вот-вот.

Но именно эту проблему и предстояло решить.

Они спускались в улей, оставив за спиной дневной свет. Портативные лампы были здесь практически бесполезны — стены поглощали свет и категорически отказывались его отражать. Маленькие желтые круги, казалось, пугливо жались к ногам Корт и Китобоя, словно понимали, что их здесь не ждут, и не желали разгонять тени.

Когда Китобой и Корт углубились в пещеру и встретили первых обитателей, лучше не стало. Катарканцы, не замечая гостей, равнодушно шагали, выстроившись в цепочку и сосредоточившись на каком-то задании.

— Как правило, эти ребятишки к поверхности не приближаются,

— пояснил Китобой. — У них наверху нет ферм, за которыми нужно ухаживать. Они поднимаются только за строительным материалом, но не более того. Я бы назвал это культурным различием, если бы культура имела к ним какое-то отношение.

Корт подумала о том, как часто дипломаты недооценивают местных жителей. Она не винила их в этом; она и сама часто думала об аборигенах, как о запертой двери.

Они продолжали спускаться вниз, в туннели, где воздуха становилось все меньше. Катарканцы спали или разговаривали, сблизив лица и переплетая волоски на ногах. Все они походили друг на друга, как две капли воды. Возможно, их разговоры были наполнены смыслом, но ничто в поведении туземцев не указывало на то, что они молятся или обмениваются мнениями, шутят или спорят.

Однако механической целеустремленности тех катарканцев, что они встретили на верхних уровнях, здесь не было и в помине. Корт с Китобоем добрались до жилых помещений, и у нее каким-то непостижимым образом сложилось впечатление, что катарканцы тут отдыхают и просто общаются друг с другом. Трудно назвать такое поведение проявлением разума, но для начала неплохо.

— Я назвал это место Центральным бульваром, — сказал Китобой.

— Почти во всех ульях есть что-то подобное. Здесь проходит их общественная жизнь — или что-то вроде того.

— А когда мы увидим умирающих? — спросила Корт.

— Это не так просто. Я уже говорил: катарканцы нечасто болеют. Они знают, что такое болезнь, но, как правило, умирают от старости.

— Но в этом улье дело обстоит иначе?

— Верно. Еда, которую катарканцы готовят в своих баках, становится ядовитой, если простоит слишком долго. Смертность здесь значительно выше, чем в других регионах. Так получилось, что я побывал тут несколько раз и видел, как они поступают с больными. Нам нужно еще немного спуститься вниз.

Китобой провел спутницу через серию туннелей. Местных жителей постепенно становилось меньше, а потом исследователи и вовсе перестали их встречать. Дышать стало труднее, и они, включив очистители воздуха, надели маски. Спустились еще ниже и увидели почти вертикальную шахту, преодолеть которую можно было только с помощью веревок. Интересно, подумала Корт, как далеко вниз уходят туннели, как выдерживают стены вес земли. Когда она уже начала сомневаться, знает ли Китобой, что делает, они вышли на уровень, который Роман назвал Изолятором.

Корт и Китобой оказались в длинном, узком помещении, забитом волнующимся морем катарканцев, сражающихся за право занять одновременно одно и то же место. Все стремились оказаться в центре; все хотели быть в окружении своих товарищей. Они ужасно походили на червей, набросившихся на свежий труп. Их собралось на ограниченном пространстве такое количество, что они превратились в единое целое, время от времени выбираясь на поверхность или оказываясь под другими телами.

Часть из тех, что оказывались сверху, уже были мертвы, но Корт не могла оторвать глаз от одного катарканца с оторванными в результате непрекращающейся борьбы конечностями. Его выталкивали из толпы, он умудрялся снова пролезть в самую гущу, но его опять отбрасывали в сторону.

Андреа Корт видела, как разумные существа убивают друг друга. Она видела, как люди, которых она любила, стремились защитить ее и совершали такие зверства, что она не могла без содрогания вспоминать их лица. Она побывала в мирах, гибнущих от нищеты, и в мирах, где война, голод и болезни уничтожили тысячи живых существ, а те, кому удавалось остаться в живых, безучастно ждали новой беды. Она изо всех сил старалась научиться не чувствовать боли — но всякий раз обнаруживала новые ужасы, которые вызывали у нее потрясение. Как сейчас.

— Что они делают?

— С вами все в порядке?

— Нет. Что они делают?

— Это что-то вроде карантина. Здесь практически нет инфекционных болезней — складывается впечатление, что местные жители обладают иммунитетом против них, и большинству исследователей не удалось зарегистрировать ни одного случая — но поведение аборигенов указывает на то, что они пытаются отделить тех, кто заболел. В ульях, которые мы изучали, имеются специальные помещения; однако, как правило, в них находится не более трех или четырех больных.

Иногда они выздоравливают и возвращаются к остальным; иногда умирают и остаются там, где падают.

— Но здесь все иначе.

— Очевидно, — подтвердил Китобой. — К несчастью для этих ребят, проблема с недоброкачественной пищей усилила инстинкт, требующий отделения больных от здоровых, в результате они стали строить большие помещения, которые в состоянии вместить всех, кто заболел. Они будут пытаться втиснуться в ограниченное пространство, пока не затопчут и не раздавят друг друга.

Корт поморщилась.

— Это же ужасно.

— Они так устроены.

Корт еще некоторое время следила за происходящим. Она вдруг начала сомневаться, можно ли назвать катарканцев разумными. Условия, в которых они существуют, являются плодородной почвой для расцвета зла и безумия; именно так и рождаются трагедии вроде тех, что погубили Бокаи и Влхан, но инстинкт — грубый, бессмысленный инстинкт потенциально еще страшнее. Ведь инстинкт не слышит доводов рассудка. А еще хуже — он настолько связывает действия мыслящих существ, что они не могут принимать самостоятельные решения. Она не хотела знать, понимают ли катарканцы, что они делают. И та, и другая перспектива казалась ей одинаково ужасной.

— А если сюда попадет катарканец, больной настолько, что уже не способен двигаться?

— Они чувствуют болезнь прежде, чем появляются первые симптомы. Но если они не спускаются сюда добровольно, их тащат силой.

Корт не сводила глаз с одного катарканца — измученного, в крови, у него осталось всего три конечности из шести, но они были переломаны, кровоточили и болтались, точно веревки. Его оттолкнули к самому краю Изолятора, он уже не мог пробиться к тому месту, где сумел бы лечь и спокойно умереть, однако он спотыкался, падал, с трудом поднимался, бросался в атаку на извивающиеся тела, снова падал. Зрелище было ужасным. Несчастный оказался в ловушке, не мог перестать сражаться, даже когда ему оторвали еще одну конечность, и он, конвульсивно дергаясь, упал, собирая силы для того, чтобы подняться снова.