Журнал «Если», 2002 № 10 - Страница 70

Искатель выбрал длинный и изогнутый инструмент с острым раздвоенным наконечником. Быстрым и ловким движением он вдруг повернулся и пронзил ближайший к нему ком.

В четырехмерном стане началось смятение. Отмахнувшись от одного из стержней, Искатель отступил на шаг и принялся разглядывать последствия своего поступка. Ком затрепетал и съежился, сдулся, превратился в розовую пластину, потом в трубку, потом в каплю. Она съехала к одному концу инструмента, затем к другому, но высвободиться не сумела.

Вся компания закружила встревоженным вихрем. А потом все они сомкнулись вокруг пришпиленного к земле кома.

— Пожалуй, нам следует поискать помощи, — предложил Искатель и тут же помчался прочь. — Нужно отыскать какой-нибудь более надежный способ задержать эту часть четырехмерного Морфа в нашем измерении.

Клий побежала следом за Искателем. После стольких проведенных в невесомости дней ноги ее с истинным наслаждением прикасались к земле.

— А почему они не могут просто извлечь стержень?

— Не знаю, однако игла способна задержать палец в двух измерениях, поэтому…

— Что? Это была только догадка?

— Конечно.

Клий покачала головой, усмехаясь.

— Они могли убить тебя. Опасная игра, о, Искатель Мудрости.

— Они только что вернули нас — не для того ведь, чтобы тут же уничтожить?

В качестве доказательства вся компания плавучих слезинок и стержней увязалась за ними. Клий оглянулась; ком оставался пришпиленным к земле.

— Ты зафиксировал его в трехмерном пространстве… Это все равно, как если бы твоя собственная ладонь прилипла к плоскому листу бумаги.

— Давай поторопимся и подумаем на ходу. Они могут найти способ освободить эту часть Морфа.

— Но слово «они» здесь неуместно — это одно существо.

— Быть может. Но как нам судить об этом? Наши глаза в данном случае являются неподходящим инструментом.

Обдумывая эти слова, она погрузилась в наслаждение бегом. Да, существо, находящееся в трех измерениях, не в состоянии видеть то, что находится в четвертом. Люди пользуются практически двумерной сетчаткой, пусть она и расположена внутри сферического глаза, а потом мозг создает изображение окружающего нас трехмерного мира. Значит, у четырехмерного Морфа должен быть трехмерный глаз. Сфера, позволяющая создавать изображение четырехмерного мира. Добавь еще одно измерение, и пятимерному существу потребуется гиперсфера, чтобы видеть окружающий мир.

К собственному удивлению, она начинала переходить на строй мыслей Искателя. Она и в самом деле могла представить себе четырехмерный мир, хотя увидеть его не имела никакой возможности. Пока не имела.

Искатель блаженно тявкал на бегу. Он отмахнулся от плавучего стержня, послушно отплывшего в сторону и вновь пристроившегося над головой. Бело-розовые пчелы, нарисованные рукой сюрреалиста…

— Только представь себе, какие тайны может открыть нам четырехмерный разум! — восхищался Искатель. — Какие совершенно непостижимые для нас истины о пространстве. Вот ведь и муравей, ползая по столу, не знает, что сидящий за столом человек занят расчетами.

Клий усомнилась.

— Если только они сочтут это нужным.

— А зачем еще им понадобилось устраивать нам экскурсию в свернутую вселенную, в эту Трубу? Это был эксперимент! Предпринятый для того, чтобы вступить с нами в контакт. Путешествовать в пространственных измерениях нелегко, и это мы с тобой вполне ощутили на собственной шкуре.

— Возможно, ты прав, и нам следует воспринимать пережитое именно таким образом.

— Назад пути нет!

Клий усмехнулась. Прежде Искатель никогда не проявлял подобного энтузиазма. Псевдоживотное приходило в себя после долгих и полных страха дней, хотя, конечно же, никогда не признается в этом.

— А, представляешь себе, что могли бы мы рассказать «плоскати-кам», жителям двумерной Флатландии, если бы таковая действительно существовала. И такое же богатство сумели бы получить мы сами, — продолжал восторгаться Искатель, — если бы научились общаться с обитателями четырехмерных пространств.

Клий рассмеялась снова. Она была дома и видела перед собой новые горизонты.

Павел Амнуэль

В ПОИСКАХ НОВОЙ ПАРАДИГМЫ

Мы продолжаем дискуссию о судьбах фантастики, которая вот уже несколько лет ведется на страницах «Если». Автор статьи, ученый и писатель, уже выступавший в журнале по поводу «отступления» НФ, сейчас смотрит на ситуацию более оптимистично. Заметим только, что под термином «научная фантастика» в статье, как нам показалось, понимается ее поджанр — «твердая» НФ.

Во времена уже подзабытые был в ходу журналистский штамп — «наука опережает фантастику». В те годы связь художественной фантастики с научным поиском представлялась вполне очевидной. НФ, особенно в ее «доефремовский» период, рассматривалась как литературный жанр, обеспечивающий пропаганду научно-технических достижений.

На самом деле хорошая фантастика, конечно же, опережала науку. У того же Беляева — «Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля» и, наконец, «Ариэль».

Впрочем, даже если один штамп заменить на другой («Фантастика опережает науку»), то и он будет следствием сужения границ жанра. Опережать или догонять можно лишь в том случае, если идешь по одной дороге. А если фантаст не желает догонять или опережать науку, а хочет идти вообще в другую сторону?

Сегодня ситуация вывернулась наизнанку. Раньше твердили: «Нужна только научная фантастика». Теперь говорят: «Все, что угодно, только не научная фантастика! Научная фантастика себя изжила, и нечего о ней жалеть». А если так, то зачем автору быть в курсе научно-технических достижений? Чем ему поможет в творчестве и успехе среди читателей то обстоятельство, что он замечательно разбирается в теории систем или физике частиц? Даже в истории разбираться ни к чему, поскольку историю наконец-то причислили к наукам, а следовательно, изгнали из фантастики.

Изгнание науки из фантастики привело к тому, что автор, садясь за клавиатуру, считает себя обязанным забыть все, что знает из новейших областей науки и техники. Впрочем, термины можно оставить. Когда действие происходит в будущем, не обойтись без звездолетов, реакторов, лазерных дисков, компьютерного софта и клонирования. Но о реальном положении дел в этих сферах знать не обязательно. Поскольку не это читателя интересует. Во всяком случае, так утверждают издатели.

Семьдесят лет фантастам и читателям внушали, что фантастика идет от науки, а не от «человековедения», что НФ, хоть и литература мечты и предвидения, но все же — литература второго сорта. А вот «первосортная» литература исследует человеческую душу, она не имеет отношения к науке и, следовательно, вне фантастики. А фантастам — нормальная позиция! — не нравилось клеймо «второсортности». И потому в недрах фантастики еще в советские времена тлел этот задуваемый критиками огонь: «Даешь Большую Литературу!»

И кстати, давали! Но даже сами литераторы были настолько прибиты стандартными определениями фантастики, что, написав нечто действительно фантастическое, но не научное (в смысле — не из области точных или технических наук), искренне считали себя авторами «большого потока». И критики — что еще важнее — тоже полагали именно так. Художественная литература исследует человека. А о железках пусть рассказывает научно-популярная литература. Человека же можно изучать по-разному, используя всякие литературные приемы и методы. Гротеск, например. Или иронию. Или юмор. Или — фантастику. То есть фантастика при таком подходе к проблеме — это не более чем метод, применяемый в художественной литературе. А метод нужно использовать тогда, когда это действительно необходимо. Если автор иными средствами мысль свою выразить не может. Лев Толстой в «Анне Каренине» не нуждался в фантастическом методе и не использовал его. А Алексей Толстой в «Аэлите» нуждался именно в методе фантастики, чтобы описать свои представления о мировой революции и личности, способной такую революцию осуществить где угодно, хоть на Марсе.