Журнал «Если», 2000 № 03 - Страница 13

— Дима, — заглянула в комнату розоволицая секретарша главного редактора, — быстренько к шефу.

Ну, быстренько — это пусть шеф бегает, если хочет. Я не заяц. Сохраняя достоинство, я неспешно прошел по коридору, перекидываясь словечками с коллегами, вышедшими из своих отделов покурить.

Вошел в кабинет главного. Над ним, над его гладкой, отполированной временем лысиной, висел плакат: «Входи смело, но не вздумай трепаться».

— Рассохин, — сказал главный, — вот пришло письмо из Приморска. Хотят втихую продать «Пожарского».

— «Пожарского»? — переспросил я. — А, этот крейсер недостроенный… А кому продать?

— А черт их знает. Не то Чили, не то Перу.

Ух ты! В моих мыслях понеслись коричневолицые гаучо в широкополых шляпах, размахивая лассо. Уж так устроена моя голова, что ассоциации возникают мгновенно. Впрочем, осадил я себя, гаучо — не в Перу, а в Аргентине. Да и на кой ляд им, гаучо, крейсер в пампасах?

— Надо откликнуться, — продолжал шеф. — В главкомате военно-морского флота уклоняются от ответа на прямой вопрос. Так вот: оформляй командировку и лети в Приморск.

Совсем некстати была эта командировка. Как раз на сегодняшний вечер я назначил решительное объяснение с Настей Перепелкиной (Ракитиной, как она подписывает свои кино- и телеобозрения). Уж я ей все выскажу — больше года она мне морочит голову. Видите ли, я моложе на целых семь лет, ах, ах! Ну и что, если на каких-то шесть с половиной лет я моложе? Это нисколько не заметно. У меня усы отпущены (недавно) и рост сто восемьдесят, а то, что у меня «наивное выражение», Настя просто придумала, чтобы подразнить меня. А вот она в своей короткой джинсовой юбочке, с копной рыжих волос, пущенных по спине, никак не выглядит на свои тридцать два. Напускает на себя многоопытность, а всего-то и есть у нее опыт неудачного замужества — ну и что? Почти все молодые женщины теперь разведены. Такая у нас сумасшедшая жизнь, ничего устойчивого, под ногами как бы одни зыбучие пески. Вам так не кажется? Прежде чем идти в канцелярию выправлять командировочное удостоверение, я заглянул в отдел культуры. Все ихние бабы были на месте — сидели в клубах табачного дыма.

— Мадемуазель Ракитина, — позвал я, — выйдите на минутку.

Настя вышла с сигаретой меж пальцев и уставила на меня свои серые, в черных ободках ресниц, глаза.

— Плохая новость, — сказал я, взяв ее за руку и подведя к фикусу в деревянной кадке. — Я улетаю в Приморск.

— В Приморск? — В ее глазах мелькнуло удивление. — А зачем?

— Там возня вокруг недостроенного крейсера.

— Слышала. Сегодня сообщили, что туда вылетает Головань.

— Шут с ним. А плохо то, что мы расстаемся не меньше чем на неделю. Нам надо серьезно поговорить.

— Ну, неделя — это немного, — улыбнулась Настя и сунула сигарету в свой красивый, подведенный лиловой помадой рот. — Прилетишь, Димочка, тогда и поговорим.

В самолете я повнимательнее прочитал письмо, выдернувшее меня в командировку. Писал некто Валентин Сорочкин, журналист из газеты «Приморское слово». За высокопарными фразами о России, великой морской державе и все такое, стояла простая по нынешним временам вещь: недостроенный авианосец «Дмитрий Пожарский» по причине пустой казны уже одиннадцатый год стоит у заводской стенки и тихо гниет. Администрация Приморска во главе с мэром Родриго Ибаньесом Сидоренко вознамерилась его продать, с каковой целью вступила в переговоры с главкоматом военно-морского флота, а также — по сведениям из неофициального источника — с некоей латиноамериканской страной, возможно, Чили, возжелавшей оный крейсер купить. Разумеется, администрация Приморска понимает, что вырученные деньги уйдут в федеральную казну, но на какую-то их толику все же возлагает надежды. Пусть хоть немного, но лучше, чем ничего, а то судостроительный завод простаивает, et cetera, et cetera, дальше мне было неинтересно, хотя писал этот Сорочкин весьма дельно, правда, несколько витиевато — типичный провинциальный журналист.

Меня позабавило имя приморского мэра — Родриго Ибаньес. Вспомнились латиноамериканские сериалы, бесконечно крутившиеся на телевидении в годы моего детства, — уж не они ли виноваты в том, что новорожденным стали давать имена героев этих фильмов? Ну да, а теперь они подросли, заняли административные и иные должности в государстве Российском, всегда чутко откликавшемся на глупости всякого рода…

Я-то эти сериалы не смотрел, а родители не отрывались, и особенно обожала их бабушка Соня. Для нее сериалы были важнее всего на свете, она обливалась слезами, когда с какой-то Алисией поступали несправедливо или кто-то вдруг пропадал. Помню, я дразнил ее, ежедневно спрашивая: «Ну что, нашелся Лукас?» — бабушка Соня смотрела на меня сквозь слезы и слабо отмахивалась. А однажды сказала: «Димочка, что ты можешь в этом понять? Нам всю жизнь показывали в кино железных борцов. Теперь мы впервые видим простые человеческие чувства».

Потом сериалы перестали крутить, и вскоре старушка умерла.

От мыслей о бабушке меня отвлек шум, возникший впереди, в салоне первого класса. Кто-то орал на весь самолет:

— Шо за пойло вы мне принесли, я вас спрашиваю?

Слышался взволнованный женский голос:

— Но, товарищ Головань, на базе только такое вино. Это «Массандра».

— «Массандра»! — гремел Головань. — Деготь, разведенный уксусом, вот шо это такое! Позовите командира корабля!

— Но, товарищ Головань, — в женском голосе были слезы, — командир же ведет самолет…

— Ведет автопилот! А командира — немедленно ко мне!

С Голованем не соскучишься, он же не может без скандала. Я вспомнил, как Настя сказала, что Головань «тоже» летит в Приморск. И, наверное, тоже по поводу злосчастного крейсера.

Я закрыл глаза, чтобы подольше удержать перед мысленным взглядом Настино лицо.

В Приморске, едва я ступил на трап, меня объяла такая теплынь, словно я перенесся в лето. Вот что значит юг. На дворе октябрь, в Москве холод и слякоть, а тут — ласковое солнце. Легкий ветерок совершенно лишен московского сволочного упорства. Стоят, не торопясь облететь, акации. Одним словом — юг.

Голованя встречала делегация со старательно-радостными улыбками. Начался у них целовальный обряд, снова вошедший в моду. А я выискивал в толпе встречающих Валентина Сорочкина, которому перед вылетом дал срочную телеграмму. Почему-то он рисовался мне с маленькой кудлатой головкой на длинной шее. Обычно такие, длинношеие, обожают совать нос не в свое дело и склонны строчить обличительные письма.

Вдруг я увидел картонный квадратик с надписью: «Рассохин, мы вас ждем». Парень, высоко державший этот квадратик, был белобрыс, синеглаз и улыбчив, желтые брови домиком. Шея была нормальной длины. Его крепкую фигуру облегал джинсовый костюм. Такие типчики, подумал я, не откажут себе в опасном удовольствии покрутить хвост тигру.

Сорочкин усадил меня в старый обшарпанный «Москвич» и повез в гостиницу «Приморская». Он не умолкал ни на минуту. Городская администрация весьма встревожена прилетом Голованя — влиятельного парламентария, главы патриотической фракции, который не раз высказывался за достройку крейсера и, конечно, намерен воспрепятствовать его продаже. Но Голованя будут всячески умасливать.

Слушая Сорочкина, я поглядывал по сторонам. Когда-то в детстве я был с родителями на курорте близ Приморска, и город запомнился пышной зеленью и зеленой же горой, на верхушке которой стоял белоколонный ресторан. Зелень была и теперь, а ресторана на горе — как не бывало. Впрочем, может, это была не та гора.

Над полукруглой площадью, уставленной торговыми палатками-киосками, висело огромное полотнище: «100-летию Октября — достойную встречу!»

Вот и гостиница — дом советских времен с могучими фигурами тружеников серпа и молота на тяжелом фронтоне. Забронированный Сорочкиным номер оказался вполне приличным — одноместным, с ванной, но без горячей воды. Я умылся холодной и, выйдя из ванной, увидел на журнальном столике бутылку вина и рулет, нарезаемый расторопным Сорочкиным.