Журнал «Если», 2000 № 01 - Страница 8

Волколак, каждая мышца которого была так напряжена, что, казалось, вот-вот лопнет, взревел, глядя на монаха безумными глазами, и обмяк. Волколак закрыл глаза и опустил морду вниз до самого снега.

Монах, не мешкая, извлек из своей простой сумы нож с деревянной рукоятью, воткнул в пень и отошел в сторонку.

Волколак прыгнул без разбега, кувыркнулся над ножом и в воздухе превратился в человека, чьи босые ступни впечатались в сугроб у пня.

— Это не мой нож! — таковы были первые слова Всеслава. Голос его звучал хрипло. Он запустил руку в полость под пнем, но извлек оттуда лишь простое полотенце. Князь выпрямился, держа его обеими руками и разглядывая, будто глазам своим не мог поверить.

— Где мое одеяние?! — взревел он. — Говори, чернец, а не то, знаешь — У меня терпения не столько, сколько у твоего Бога.

— Не ведаю, княже, — спокойно ответил монах. — У меня нет ни одежд твоих, ни ножа. Да как он выглядел, нож тот?

— Варяжской работы клинок, а на рукояти серебряная голова рыси с изумрудами вместо глаз…

На лице брата Евстохия отразилось движение мысли.

— Припоминаю… — молвил он раздумчиво. — Видел я такой нож у одного доброго человека. Может, и добро твое у него же. Коли поспеешь, князь, так найдешь этого человека в корчме Павилы…

Князь к этому времени препоясал чресла полотенцем и стоял, обхватив плечи руками и переминаясь босыми ступнями по снегу. Мороз давал себя знать.

— У Павилы, говоришь?! — выкрикнул Всеслав. — Ладно же…

Он бросился прочь с поляны.

— Князь! — крикнул ему вслед монах. — А как насчет пожертвования?

— Завтра, — отозвался Чародей, оборачиваясь на бегу, — после службы приходи в детинец, потолкуем…

И изо всей силы рванул прочь, спеша поскорее добраться до корчмы Павилы.

Брат Евстохий возвращался в родную обитель, и на душе его было светло и покойно. Он предвкушал предстоящую службу и праздничную трапезу с братией и отцом настоятелем, который по такому случаю расщедрится и позволит братии пригубить толику хмельного меда. И с выполнением обета, кажется, все ладно сложилось. Однако более всего монаха грела мысль о том, что сделает князь, никогда не отличавшийся кротостью нрава, с человеком, который в рождественский мороз заставил его бежать несколько верст по глубокому снегу босым и почти голым. Брат Евстохий, а в миру сирота Тапейка, поспешал в обитель, и глаза его светились радостью — и левый, голубой, и правый, зеленый.□

ВЕРНИСАЖ

ЛАНДШАФТЫ СНОВИДЕНИЙ

Заголовок статьи навеяло название первого и пока единственного альбома английского художника, о котором пойдет речь.

Альбом в оригинале назывался «Dreamlands» (1990), что можно перевести и как «Страна снов», и как «Земля снов». А художника зовут Марк Харрисон.

Он не входит в плеяду знаменитостей, лауреатов, модных и самых высокооплачиваемых художников — короче, знаковых фигур фантастической тусовки. Даже в двух самых фундаментальных на сегодняшний день «жанровых» энциклопедиях — научной фантастики и фэнтези — о нем не сказано ни слова.

На мой взгляд, это несправедливо. Харрисону скоро исполнится пятьдесят, за его плечами сотни работ, среди которых попадаются просто блестящие, и притом он по сей день остается «малоизвестным художником эпохи Уэлана». Ну, приблизительно так же, как какие-нибудь «мирискусники» — Сомов, Бакст, Добужинский — оставались малоизвестными «в эпоху Репина и Васнецова»…

Родился он в 1951 году. Для родного города Лестера у Харрисона не нашлось ни одного доброго слова: «Для меня это место на карте обозначено лаконичным Нигде». Оно и понятно: как мог унылый индустриальный центр Средней Англии дать толчок вдохновению впечатлительного подростка, вся сознательная жизнь которого была посвящена поискам иных миров, чего-то яркого, неземного, экзотического.

Сразу же по окончании средней школы Харрисон уехал (попросту говоря, сбежал) в соседний, гораздо более колоритный, Ноттингем, где поступил в художественный колледж. Ноттингем, между прочим, соседствует с Шервудским лесом, известным даже тем, кто никогда не ступал на землю Соединенного Королевства. Кстати, кроме прекрасно сохранившегося замка, город знаменит еще старейшим английским пабом — «Дорога в Иерусалим», открытым, страшно сказать, в 1189 году и по сей день исправно принимающим посетителей. Вот тут было все, что нужно для художественной души!

После Ноттингема Харрисон завершил образование в колледже, расположенном в пригороде Лондона, название которого также знаменито во всем мире, — Уимблдоне. И в 1973 году с дипломом в кармане и самыми честолюбивыми проектами в голове начал хлопотную жизнь свободного художника (хотя первый заказ от издателей получил еще в колледже).

Однако после нескольких первых удачных работ, проданных на заказ (среди них, кстати, фантастики не было вовсе), у Харрисона наступил творческий простой, длившийся несколько лет. Заказов не было, а значит, не было и денег, и совершенно «романная» мелодраматическая ситуация — голодающий художник отказывает себе во всем, на последние медяки покупая холст и краски — для Харрисона тогда была, увы, грубой реальностью.

Он решает поступить на службу: «Мне надоело голодными глазами провожать друзей, отправляющихся за город на уик-энд, а самому в голове просчитывать, могу я себе позволить купить банку джема или нет. Так я стал клерком. И поначалу мне понравилось: после нескольких лет тотального безденежья было здорово получать обыкновенную зарплату! Но будущего у этого ремесла не было, все оказалось таким же зыбким и нестабильным, и мне пришлось задуматься над тем, что я делаю и что собираюсь делать впредь».

Харрисон снова вернулся к живописи, но теперь старался не ограничиваться единичными заказами, а сразу получать контракты на солидный срок — и желательно от американских издателей. Конечно, это неизбежно внесло в его работу элемент пресловутого коммерческого «конвейера», но, как показало время, ему одному из немногих жанровых иллюстраторов удалось свести этот элемент к минимуму.

Наверное, это произошло потому, что Харрисон очень уважительно, даже с пиететом относится к своему подсознанию. Заказчики определяют сюжеты картин, но здесь пределы их власти заканчиваются. Художник предпочитает вслушиваться, всматриваться в себя.

«Из-за того, что почти все мои картины были заказаны издателями, идеи, которые я использовал, приходили ко мне как бы снаружи, извне. А вот сновидения, грезы, без которых также не было бы этих картин, шли изнутри, из меня самого, поэтому они — часть моей личности. На самом деле я не умею прямо, «в лоб», использовать образы, которые увидел во сне, но зато могу пользоваться ими опосредованно и без ограничений… Мои сны, грезы, видения определяют не то, что я изображаю, а, скорее, то, как я это изображаю. В мозгу скапливается множество самого разнообразного материала, и когда-то потом, когда представится случай, некий, затесавшийся в сознание образ — на первый взгляд, случайный, — вдруг возьмет да и появится на холсте. Причем в том месте, где нужно».

Стоит ли удивляться, что среди живописных циклов Харрисона — архетипичные «Сны о Еве», серия «Заглядывая в окна», навеянная работами Магритта, Дельво и других сюрреалистов; проникнутые тайнами и магическими символами «ориенталистские» фантазии. Ну и наконец, обложки к «маджипурскому» циклу Силверберга и циклу о Многоярусном мире Фармера, произведениям Пэт Мэрфи, Орсона Скотта Карда, Джека Вэнса, Шери Теппер… Для тех, кто разбирается в фантастике и живописи, эти имена говорят сами за себя.