Журнал «Если», 2000 № 01 - Страница 7

Корчма Павилы стояла на бойком месте, где летом налаживали паромную переправу. Со двора ее видны были стены новой полоцкой крепости, выстроенной на холме, на правом берегу, у самого слияния Двины и Полоты. Удобное положение (к городу близко, но все же на другом берегу, а стало быть, в стороне от пристального княжеского взора) делало корчму излюбленным местом для самого разного люда.

Сегодня в жарко натопленной светлице яблоку негде было упасть. Хотя народ еще не вполне освоился с праздниками новой веры, лишний повод пображничать воспринимал с пониманием. На более светлой и просторной половине стояло лишь два длинных стола. За одним несколько княжеских дружинников играли в зернь, попивая хмельной мед. За другими угощались зайчатиной и жареными голубями купцы — смоленские и ганзейские. На половине для простолюдинов столов было больше и стояли они теснее. Здесь мужики и ремесленный люд пили пиво, брагу и зеленое вино, заедая мочеными яблоками, квашеной капустой да солеными огурцами. Было шумно.

Кладоискатель Галт, забившись в дальний угол, чувствовал себя одиноким среди шумного скопа. Отдавшись мрачным мыслям, он мелкими глотками отпивал пиво из жбана и временами отламывал кусочки от лежащего перед ним маленького каравая хлеба. Год был несчастливым, в отличие от предыдущих, когда богатые клады легко давались Галту и он мог позволить себе жить на широкую ногу. Однако богатство ушло так же легко, как и далось, а годы веселой жизни оставили на лице Галта морщины и мешки под глазами. Галт поседел, лицом осунулся, телом погрузнел. Он угрюмо размышлял о приближающейся старости, о том, что нет у него ни семьи, ни дома, ни друзей, а всего-то и есть, что поношенная одежда да фиал с папороть-кветкой. Даже оберег пришлось заложить Павиле. Зимой клады не ищут, а как дожить до лета?..

В корчме появился новый посетитель — монах-чернец. Он принялся неспешно ходить меж столами, останавливаясь ненадолго у каждого гостя, скромно протягивая чашу для подаяния. Кто-то глядел мимо, кто-то бросал мелкую серебряную куну или ногату, троица веселых охотников швырнула монаху несколько беличьих шкурок. Наконец служитель Божий добрался до Галта и задержался перед ним. Галт, погруженный в тяжкие думы, чернеца не заметил. Монах собрался было уже идти дальше, но, задержав взгляд на лице кладоискателя, застыл. Рука с чашей дрогнула. Несколько мгновений монах пристально смотрел на Галта, который все так же был глух и слеп.

Наконец брат Евстохий опомнился, но обход столов продолжать не стал. Вместо этого он ссыпал в суму содержимое чаши, направился к Павиле и смиренно попросил у него, Христа ради, немного молока и хлеба. Павила наделил Божьего странника кувшинчиком молока и большим караваем. Со всем этим монах вернулся в угол, где сидел кладоискатель, уселся напротив Галта и принялся попивать молоко и заедать его ломтями хлеба, которые отрезал от каравая дорогим ножом с рукоятью в виде серебряной головы рыси. Монах не смотрел на Галта, резал хлеб медленно и аккуратно, стараясь, чтобы лезвие поярче сверкало в огнях многочисленных свечей, откладывая нож на столешницу с показным стуком. И добился своего.

Галт, вынырнув из пучины раздумий, уставился на сверкающий клинок и напрягся, чуя поживу всей своей алчной душой. Он стремительно поднял глаза и увидел наконец сидящего напротив монаха в низко надвинутом на лицо капюшоне. Роскошный нож и его обладатель явно не соответствовали друг другу.

— Добрый у тебя нож, брат э-э… — начал Галт.

— Брат Евстохий, — скромно вымолвил монах. — Странствую ради сбора жертвований на устроение храма.

— Бог в помощь, коли так. А меня Галтом кличут. Так слышь, что говорю — добрый нож имаешь. У всех такие в вашей обители?

— Нам такие иметь негоже. Это я в лесу нашел, по пути сюда. А если по сердцу он тебе, добрый человек, так и забирай.

И монах подвинул княжеский нож в сторону пораженного Галта.

— Но… но ты же, брат Евстохий, подаяние на храм собираешь, а за этот нож, знаешь, сколько выручить можно?! Как же ты его мне отдаешь?

— Храмы возводят на даяния, от сердца идущие. А это мне еще неведомо кто послал… может, лукавого проделки. Забирай.

— Ну что ж, брат Евстохий, — сказал Галт, принимая нож, — подал бы я чего на храм твой, да вот вишь — сам гол как сокол, даже оберег свой Павиле заложил за постой и харчи.

Говоря это, кладоискатель развернул под столом бобровую шкурку с фиалом и поднес к нему нож. Папороть-кветка слабо засветилась. Нож был явно взят из клада.

— Да где же ты нашел его, добрый брат Евстохий? — умильно спросил Галт.

Монах, все так же не поднимая век и не отрывая взора от столешницы, простодушно, но очень точно писал Галту и саму поляну, и как на нее попасть. А нож-де лежал у корней пня в центре поляны. Может, там и еще что было, если поискать, да только он, Евстохий, делать этого не стал…

Монах замолчал и прильнул к молочному горшочку. Галт тоже не стал продолжать беседу, одним глотком допил пиво, засуетился, заторопился и, пробормотав на прощание что-то невнятное, выскочил из корчмы.

Только теперь брат Евстохий поднял глаза. Он задумчиво смотрел в сторону дверей, затем допил молоко, засунул остатки каравая в суму и неспешно двинулся к выходу.

Галт легко нашел ту самую поляну. Только что появившаяся луна светила ярко. Галт быстро обошел пень вокруг, держа над ним фиал с цветком папоротника. По оттенку свечения видно было, что на клад даже не наложено охранное заклятие. На такую удачу Галт и не рассчитывал. Он разгреб снег у основания пня и извлек из норы меж корней что-то завернутое в узел.

Распустил завязку. Развернул плащ.

Глазам его открылось богатое одеяние — рубаха из камки с ожерельем, шитым жемчугами и каменьями, шелковые порты, расшитый бисером пояс с туго набитой калитой, свита из голотного бархата, украшенная серебряными гривнами, короткий плащ-корзно с золотой застежкой-фибулой.

Всего этого с лихвой должно было хватить, чтобы расплатиться с

Павилой, выкупить назад оберег и дожить до лета. Галт снова завязал плащ в узел, перед тем выкинув из него самую дешевую часть одеяний — длинное полотенце для обвязывания вокруг бедер. Это Кладнику. Его доля.

С поляны Галт уходил ошалев от радости. Удача кружила голову, и он даже не задумался, каким образом попало на лесную поляну такое богатое одеяние. И конечно же, Галт не видел, что за всеми его розысками внимательно наблюдал укрывшийся в чаще монах.

Когда поляна опустела, монах бросил взгляд на яркую луну, поплотнее закутался в свиту и приготовился к ожиданию.

Однако ждать пришлось недолго. Вскоре на поляну бесшумно вымахнул огромный волк с человечьими глазами и белой полоской вокруг шеи — верные признаки волколака. Князь подбежал к пню и застыл. Потом поднял морду к небесам и испустил протяжный вой, более смахивающий на человеческий стон. Брат Евстохий перекрестился и решительно выступил вперед.

— Нехорошо, княже, — твердо вымолвил он, остановившись у пня и держа правую руку на нагрудном складном кресте-энкалпионе. Душу свою губишь, волхованиям поганским предаваясь в святую ночь.

Волколак зарычал, низко опустив морду, глаза его зажглись угольями, шерсть на загривке встала дыбом.

— А ежели до наступления сей святой полночи не сможешь человечий облик принять, то и останешься зверем вековать.

Волколак оскалил клыки и яростно хлестнул себя хвостом по боку.

— И что тогда с Полоцком стольным будет, что станется с людишками, коих ты защитить не сможешь от усобиц.

Рычание волколака перешло в хрип, чувствовалось, что огромных усилий стоит ему удержаться и не вцепиться брату Евстохию в глотку.

— Однако же, — гнул свое монах, — терпелив Господь наш и нет меры всепрощению Его. И ты, князь, милости Его сподобиться можешь, невзирая даже на бесовские свои игрища, ежели, конечно, не поскупишься на дары щедрые и обильные; коли поможешь выполнить обет о возведении храма, коий дал я много лет тому в честь чудесного спасения. Ты, князь, только голову наклони или очи прикрой, ежели согласен, а уж ножик-то у меня найдется, чтобы в пенек воткнуть…