Журнал «Если», 1999 № 01-02 - Страница 9

На холмах стоял дом с высоким, широким окном на втором этаже. Мужчина застыл у окна, точно посередине. Он наблюдал, как охотятся мечадоры. Их было четверо: разбившись на пары, они прочесывали обе стороны авеню. Он увидел, как робот с надписью «Смерть мертвецам» на тектопластиковой шкуре, разок пыхнув электрогравитационной энергией, перемахнул через живую изгородь с усадьбы Сифуэнтесов на их участок. Проплыл над газоном, поводя чуткой головой с клювом. Замешкался, отсканировал окно. На секунду взгляд его пяти фасеточных глаз скрестился-с взглядом мужчины. Робот двинулся дальше. Его импеллер оставлял на чисто выбритом газоне следы — земляные водовороты. Мужчина не отвел глаз от улицы, пока мечадоры не скрылись из виду, пока по проспекту не прошли сегуридадос в устрашающих и пошлых боевых скафандрах, угрожая воображаемым врагам своим отвратительным оружием.

— Теперь уже каждый вечер, — заметил мужчина. — Совсем сдрейфили.

Спустя миг в просторной комнате с деревянным полом, где находился мужчина, появилась женщина, одетая в виртуальный инфандр. Она выскочила из «Паутины» с такой поспешностью, что пообрывала щупальца скафандра, которые теперь торопились втянуться обратно в узлы сететкани. Темноволосая, смуглая, страшно обозленная. Злость пополам с испугом.

— Сколько раз я тебе говорила: не подходи к этому окну! Никогда! ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ!

Соломон Гурски П9жал плечами. За те несколько недель, что он прожил в ее доме, женщина успела возненавидеть эту ужимку. Мертвецы по-своему, по-особому пожимают плечами: когда Сол это делал, в ее большом, теплом, красивом доме на холмах веяло холодом преисподней.

— Это меняет дело, — заявил мертвый мужчина.

Элена Асадо натянула брюки из «умной кожи» и сетчатую блузку. Прямо поверх инфандра — она не снимала его с тех самых пор, как стала предательницей. Двенадцать часов в день она проводила в виртуальном мире, подключив к «Паутине» свои глаза, уши, нос, душу — вела войну с человеком, который убил ее возлюбленного. С тем же успехом можно воевать с демиургом, думал Соломон Гурски долгими, пустыми часами в этих приветливых, наполненных светом комнатах. Тесслер — владыка жизни и смерти. Элена снимала скафандр только для того, чтобы опорожнить кишечник и помыться. Ну и рано утром, в голубоватых сумерках, какие бывают только в больших городах, для невеселого соития на большой белой постели. Время и злость высушили и закалили ее тело. Элена Асадо превратилась в существо, скрученное из тугой проволоки. Женственность слетела с нее, сменившись решимостью отомстить Адаму Тесслеру. Отомстить — уничтожить режим, установленный на Земле после того, как Тесслер подарил миру способ воскрешения мертвых.

Подарил — нет, какое уж там подарил. Тесслер не Иисус, чтобы гарантировать жизнь вечную всем истинно уверовавшим. Вера — дело неприбыльное. Адам Тесслер забирает все — оставляя тебе лишь твою душу. Если ты можешь вносить солидные взносы за «имморталидад»[6], все нормально: благодаря страховке ты возродишься совершенно свободным, без цента долга. Остальные девяносто процентов мертвецов планеты Земля отрабатывали свое спасение согласно условиям контрактов, ввергающих их во временную крепостную зависимость от Дома Смерти — сети воскресительных цехов при корпораде «Тесслер-Танос». Контракты заключались на много столетий. Время принадлежало мертвецам. Но сами они стоили дешево.

Их напугала история с «Эворт-Оз-Вест», — сказала Элена Асадо.

— Горстка контрададос отказывается от своих обязательств на каком-то занюханном астероиде — и они уже трусят, что небо свалится им на головы?

— Они называют себя «Свободными Мертвецами». Дай вещи имя — и ты дашь ей силу. Это лишь начало. «Эворт-Оз-Вест», все остальные орбитальные и дальнекосмические промышленные корпорады — они давно поняли, что вне Земли их контракты будут недействительны. Они уже проиграли. Космос принадлежит мертвым, — сказала женщина.

Сол пересек эту просторную, комнату и подошел к другому окну, к безопасному, под которым в глубокой ложбине расстилалась панорама ночного города. Рисунок его ладони, служивший ключом, расконфигурировал стекло. Вокруг заклубилась ночь, городская ночь, пропахшая можжевельником, сексом, дымом, смуглым полуденным зноем. Он подошел к балконным перилам. Бульвары мерцали, точно карта сознания, но в сердцевине этой карты расстилалось огромное черное пятно амнезии — аморфная зона, где свет отсутствовал, где не работала геометрия городской планировки. Сент-Джон. Некровилль. Мертвоград. Город мертвых, город в городе, окруженный стенами и рвами, охраняемый теми же вояками, которые патрулировали бульвары. Город комендантского часа. Каждый вечер на закате, в двадцатикилометровой высоте над Мегаполисом-Трес-Вальес расцветали алые пульсирующие сполохи искусственной зари: этот небесный знак приказывал всем трем миллионам мертвецов вернуться с живых улиц в свои некровилли. Мертвецы проходили через пять массивных ворот в форме буквы «V», разделенной пополам горизонтальной линией. Энтропическая, телесная жизнь спускается вниз; жизнь вечная, воскрешенная восходит вверх, пересекая разделительную линию смерти. Таков закон, таково правило сегрегации. Мертвецы есть мертвецы, живые есть живые. И вместе им не сойтись — как не сходятся ночь и день.

Тот же самый знак был вплавлен в ладонь всех воскрешенных, покидавших резервуары Дома Смерти.

Неувязочка вышла, подумал Сол. Не все соблюдают комендантский час. Он поднес свою ладонь к глазам, изучая линии и бугорки, точно пытаясь прочесть по ней свою судьбу.

Он видел знак смерти на руке служанки Элены — видел, как он загорается одновременно с зарей.

— Никак не можешь поверить, что это возможно?

Незаметно для него Элена тоже вышла на балкон и остановилась за его спиной. Он почувствовал, как она прикасается к его волосам, к плечу, к голой руке. Кожа к коже.

— Индейское племя «проколотых носов» верит, что мир погиб на третий день существования, а мы живем в сновидениях его последней ночи. Я упал. Я ударился об ослепительно белый свет — он оказался твердым. Твердым, как алмаз. Может, мне только снится, что я жив, а мои сны — последние раздробленные секунды моей жизни.

— Тебе могло такое присниться?

— Нет, — сказал он, помедлив. — Я больше ничего вокруг себя не узнаю. Не могу понять, как из того, что я помню, мог получиться нынешний мир. Столько всего пропало бесследно.

— Я не могла ничего предпринять, пока не уверилась, что он не подозревает. Он все предусмотрел.

— Это в его стиле.

— В байку про аварию аэролета я с самого начала не верила. Вселенная, конечно, — дама ироничная, но аккуратность ей не свойственна.

— Я все думаю о том бедняге-пилоте, которого он тоже убрал, чтобы все выглядело аккуратно. — Ветер принес из города мертвых отдаленный барабанный бой. Завтра большой праздник Ночь Всех Мертвецов. — Пять лет, — проговорил он. Услышал, как прервалось ее дыхание, и понял, о чем она сейчас спросит и что последует за этим.

Что чувствуешь, когда становишься мертвым? — спросила Элена Асадо.

За несколько недель заточения в этом доме на холмах он, незаконный мертвец, неклейменый, незакрепощенный контрактом, понял, что она спрашивает не о переживаниях воскрешенных людей. Ее интересует тьма до воскресения.

— Ничего, — ответил он гак, как отвечал всегда. То была истина, но не правда, потому что «ничего» — феномен человеческого сознания, а во тьме, наступившей после сокрушительного света на перекрестке Гуверовского бульвара, не осталось никаких следов сознания ни человеческого, ни какого-либо еще. Ни снов, ни времени, ни утрат, ни света, ни тьмы. НИЧЕГО.

Теперь ее пальцы гладили его кожу, пытаясь нащупать остаточный холод этого «ничего». Повернувшись к городу спиной, он подхватил ее на руки и понес к большой пустой кровати. За месяц новой жизни он отлично усвоил правила игры. Он отнес ее к большой, широкой белой кровати, освещенной огнями лежащего внизу города. Все было холодно и формально — как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и поза-поза… Он знал, что для нее это не просто соитие с любовником, который вернулся после изгнания из далекого далека. По трепету, по дерганью ее мускулов он чувствовал: ее возбуждает именно идея секса с мертвецом. Именно его природа чаровала и отталкивала Элену. Роль фетиша в чужом извращении его ничуть не смущала. Но тело, когда-то известное под именем «Соломон Гурски», знало кое-что другое — нечто, известное лишь мертвым. Не все, что умерло, потом воскресает. Облик, личность, разум возвращаются. Но любовь не переживает смерти.