Журнал «Если», 1998 № 11-12 - Страница 58

— Знаю, знаю, — упрямо пробормотал Антонио. Он видел лебединую шею и улыбку, и этого было достаточно. — Красивую женщину видно по осанке. По тому, как она держит голову.

— Несомненно. — Протей опустил в карман початую бутылку бардолино. Судя по началу вечера, хозяин нынче доберется до постели полумертвым. Если вообще доберется.

— Она. самая красивая женщина на карнавале. Готов заложить жизнь, состояние, поместья и даже слабую надежду на вечное спасение в придачу.

— Ну, тут мне с вами тягаться трудно, — заметил Протей.

То, что она принадлежала к благородному сословию, было очевидно. Ее платье из золотой парчи, расшитый драгоценными камнями пояс, парик, покрытый слоем золотой пудры, — все это было не по карману самым предприимчивым веронским куртизанкам. Глубокий вырез парчового платья обнажал античной лепки шею и плечи, безупречно округлую грудь. Но даже если бы она была одета в рубище или монашескую рясу, то все равно свела бы Антонио с ума.

Оттолкнув Протея, он выбежал на улицу. Толпа без промедления расступалась перед ним. Несмотря на маску из черных перьев, каждый без труда узнавал племянника веронского князя по шитому жемчугом камзолу, необычайной длины шпаге и гигантским шпорам.

Он взглянул в сторону Пьяцца Эрбе, зеленного рынка, расположенного на месте древнего форума. Ничего. Повернувшись к Виа Стелла, он заметил в толпе золотую вспышку. Антонио помчался туда, и его шпоры высекали искры из булыжной мостовой.

Толпа расступалась еще поспешнее. Антонио Кансиньорио делла Скала, Благородный Пес, настолько привык к этому, что почти не замечал. Казалось, вся Верона предназначена исключительно для его удовольствия. Высокий и красивый мужчина, искусный трубадур и воин, да еще неплохой серебряных дел мастер и добрый христианин в придачу, хотя и враг Папы. Более того, ему посчастливилось родиться племянником Кангранде делла Скала, Большого Пса, правителя Вероны, прямого потомка Мастино I, Мастиффа, основателя династии Скалигеров.

Женщина в золотом свернула за угол, направилась в сторону Пьяцца Бра. Антонио бросился бегом по боковой улочке, чтобы ее перехватить. Но на Пьяцца Бра он так и не смог увидеть ее в пестрой толпе. Неужели улизнула? Но куда? Он свернул в переулок и двинулся в противоположном направлении. Над площадью нависала Арена, древнеримский форум. Его колоннада, вторая по величине после Колизея, перекрывала всю восточную сторону площади. Значит, красотка в ловушке. Если, конечно, она не спряталась в самой Арене, которая была явно неподходящим местом для женщины без сопровождающих, да еще в ночь карнавала.

И тут он ее увидел. В конце переулка, в черном проеме арки Арены. Золотая фигура в темной раме. Он окликнул ее, веля остановиться. Она обернулась и застыла в неподвижности. Что ж, по крайней мере, у нее было достаточно здравого смысла, чтобы понять: игра окончена.

В конце переулка из темноты выступили двое ряженых и встали между беглянкой и преследователем. На одном был шутовской колпак с бубенчиками и соломенные шлепанцы. Второй вырядился в костюм Доктора-Чумы: длинный черный плащ и белая маска с птичьим носом. Оба были при шпагах.

Шут окликнул Антонио:

— Монтекки или Капулетти?

Худшее, что может услышать житель Вероны в глухой аллее.

— Ни тот, ни другой, свинья! — прокричал в ответ Антонио, вынимая шпагу и кинжал. У него даже не мелькнуло мысли о том, что все происходящее может быть результатом какой-то ошибки. Все в Вероне прекрасно знали в лицо племянника князя — даже если это лицо было под маской. И не в первый раз обычное убийство прикрывалось кровной местью. «Тысяча извинений, мы думали, этот человек — Монтекки».

А у Антонио врагов было предостаточно. И весьма могущественных врагов. Чертовски длинный список, возглавляемый Папой Климентом V, наместником Бога на земле, прихвостнем Филиппа Красивого. Гвельфы ненавидели его, так же как и миланская верхушка — Висконти. А еще были французы — нечестивцы, безбожники, предатели и интриганы. Да что там говорить, куча народу обрадуется, узнав, что Благородный Пес сдох в какой-то темной аллее. А кое-кто, возможно, даже взял на себя труд это устроить.

Но желать легче, чем получить желаемое. Он взглянул на женщину. Она не принимала участия в происходящем, стояла неподвижно с полуоткрытым от ужаса ртом. Или от восторга — маска скрывала выражение лица.

— Брось шпагу, — прокричал Шут. — Мы хотим поговорить.

— Одно лишь слово, — заверил Чума.

— Мое слово — убирайтесь! — ответил Антонио. — Сражайтесь, если вы мужчины![6]

Шут вынул шпагу из ножен и бросил через плечо своему спутнику:

— Прикрой меня.

Антонио шагнул ему навстречу. Шпаги скрестились, и на колпаке Шута зазвенели бубенчики, когда он, точным движением отразив удар, отскочил назад. Антонио был вне себя от гнева и к тому же пьян. Поэтому он так яростно бросился на противников, что быстро потеснил их и заставил отступить. Слишком быстро. Вдруг Шут оступился в своих неуклюжих туфлях и, вскрикнув от страха, упал на колено.

Сыграно скверно. Вместо того, чтобы попытаться достать его шпагой, Антонио отпрыгнул в сторону и прижался спиной к стене.

Третий наемный убийца, наряженный сарацином — в халате и тюрбане, — одним прыжком появился из арки, и его ятаган со свистом рассек воздух в том месте, где лишь мгновение назад стоял Антонио.

Даже будучи сильно навеселе, Антонио сразу понял, что это ловушка. Те двое заманивали его и отвлекали, а звон бубенчиков на колпаке шута должен был заглушить шаги третьего убийцы. Антонио уже видал такое раньше, только в лучшем исполнении.

Антонио взмахнул шпагой и ощутил сладостно упругое сотрясение рукояти, возвещавшее о том, что удар достиг цели. У Сарацина, уверенного в победе и ничего подобного не ожидавшего, просто не было времени его отразить. По переулку разлетелись брызги крови. Голова Сарацина как-то странно свесилась набок, и он тяжело рухнул на землю.

Антонио мысленно поздравил себя: не так уж плохо для человека, по уши накачанного бардолино. Теперь снова стало двое против одного.

Шут, выругавшись, вскочил на ноги и крикнул Чуме:

— Давай же приятель! Превратим его в мясо для червей!

Шут отражал яростную атаку Антонио, а закутанный в плащ Чума пытался зайти слева. Они были профессиональными наемными убийцами, поэтому смерть товарища не лишила их присутствия духа. Но теснота переулка играла на руку Антонио, не давая противникам напасть на него разом.

Шут отбросил всякую осторожность и настойчиво теснил Антонио, стараясь открыть проход для Чумы. Шпаги звенели, ударяясь друг о друга, от них летели искры. Антонио отражал удары кинжалом. Когда ему удалось прорваться сквозь защиту Шута и кончик шпаги пропорол камзол, на котором были вышиты игральные карты, раздался металлический звук, а шпага, изогнувшись, спружинила. Теперь безрассудство Шута стало понятным: под одежей у него была кольчуга, а бубенчики заглушали ее звон.

Нагло ухмыляясь, Шут атаковал Антонио с удвоенной силой; шпага со свистом рассекала воздух. Ударов в корпус он не боялся, а ноги у него, скорее всего, были защищены поножами.

Антонио сделал ложный выпад, словно целясь в пах противника. Шут приподнялся на цыпочки, чтобы нанести рубящий удар сверху вниз. Антонио парировал кинжалом, одновременно нацелив шпагу под мышку приподнятой руки Шута. Его дед участвовал в битве при Беневенто (на стороне проигравших) и до конца дней без устали рассказывал, как наемники короля Манфреда были наголову разбиты французскими рыцарями лишь потому, что последние пользовались приемом a l’estoc — удар под мышку. Острие шпаги прошло сквозь ткань рукава и воткнулось в неприкрытое кольчугой тело.

Человек в шутовском колпаке согнулся пополам, зашатался и, ловя ртом воздух, повалился на Чуму. При этом он имел наглость прихватить с собой шпагу Антонио, застрявшую в верхушке легкого.

Антонио выпустил шпагу и бросился вперед с кинжалом, вложив все силы в один сумасшедший рывок. Оттолкнув от себя умирающего Шута, Доктор-Чума с птичьим лицом попытался защититься, но было уже поздно. Благородный Пес, прорвавшись внутрь круга обороны, схватил его за правое запястье и прижал к стене. Он приставил кинжал к горлу Чумы и прошипел: