Журнал «Если», 1997 № 08 - Страница 15

— Просто ты не используешь полностью свое воображение. Ты мог бы изучать однокурсников, изучающих индейцев. Впрочем, мне понятно, почему ты подался сюда. Будь я навахо или хопи, натягивающим нижнее белье на глазах у очередного благонамеренного белого мальчика, я бы сорвал со стены дедовский дробовик и нашпиговал ему задницу свинцом. Других это, конечно, не отпугнуло бы: они просто занесли бы в блокнотики соответствующее наблюдение.

Кервин укоризненно поводил шариковой ручкой перед носом у собеседника.

— Ты передал самую суть своей проблемы, сам того не заметив. Как раз в этом, а вовсе не в кричащем облачении, смысл твоего протеста: опора на словесное и физическое насилие, подменяющее подлинное самовыражение.

— А они, выходит, самовыражаются? — Кипяток указал на последних игроков. Почти все матчи уже завершились, но кое-кто был не в состоянии отойти от дорожек, не сбив напоследок еще пару-другую комбинаций кеглей. — Ты называешь это насилием, а я — жизнью. Различие между моими друзьями и этими картофелинами на ножках заключается в том, что мы терпимы. «Мне не нравится твой образ жизни, твоя прическа, я презираю все, что тебе дорого» — я же слышу все это с тех пор, как впервые научился понимать речь! Но все равно мне присуща терпимость. У меня не подскакивает давление, когда я вижу субъекта в ковбойских сапогах, джинсах и фланелевой рубашке с остатками еды недельной давности на груди. А твоим «нормальным» людям достаточно разок на меня взглянуть — и они уже тянутся за табуреткой.

— Ты пользуешься стереотипами, — с улыбкой возразил Кервин. — Как и они — в отношении тебя.

— Они и есть настоящие стереотипы. Даже не «стерео», а монотипы. В целой толпе не сыщешь ни одной индивидуальности… Впрочем, — Кипяток сбавил тон, — если мы выпьем по банке коки, я сумею вытерпеть твои объяснения.

Кервин извлек пару мятых купюр.

— Только на сей раз, будь добр, принеси сдачу.

— Может, я и анархист, но не вор.

— Тогда смотри, не окажись забывчивым анархистом. Мне нужны деньги на бензин.

— Успокойся, за мной не заржавеет. — Подходя к буфету, он опасливо оглянулся, но его мучитель давно убрался. На беду, Кипяток не нашел и прежних официанток. Буфетчик отвернулся от Кипятка, наливая коку.

Кипяток сгреб сдачу — без малого доллар. Задумавшись, стоит ли прикарманить мелочь целиком, он принял решение разделить монеты пополам: иначе что подумает о нем бедолага Кервин?

Кипяток еще немного потянул резину, но подтрунивание над студентом не доставляло ему большого удовольствия: Кервин парировал нападки вежливо и спокойно. Такого, как он, было совершенно невозможно вывести из равновесия. Блестящее самообладание! Прежние попытки Кипятка смутить Кервина тоже редко приводили к успеху. Даже если бы он по оплошности залил кокой его аккуратные записи, то получил бы в ответ затрещину, но не дождался от студента-социолога настоящей обиды. К тому же вся соль заключалась в том, чтобы поколебать его душевный покой, а не причинить физическое страдание.

На прощание Кипяток прошелся по родителям Кервина, но тот лишь слегка разрумянился, вместо того чтобы разразиться бранью. Время было еще детское, и Кипяток надеялся разыскать Миджа и Дреко, чтобы втроем прокатиться в машине Дреко по автостраде. Если и эта надежда не сбудется, ему оставались разве что «Нора» и здоровый сон. В последнем случае он счел бы удачей, если бы проспал до следующего вечера.

Он уже был готов уйти, когда вдруг приметил игрока на последней, тридцать шестой дорожке. Ничего особенного, даже ростом он был всего лишь с самого Кипятка. Коричневые джинсы, рубашка с длинными рукавами. Последнее показалось странным: в кегельбане было тепло даже поздним вечером; с другой стороны, на свете хватает мерзляков.

Игроку предстояло разбить «десять и семь», самую сложную из всех возможных комбинаций, — так, во всяком случае, рассудил Кипяток, не обладавший специальными познаниями в игре.

Собственно, он даже не наблюдал за игроком и засек его бросок лишь краем глаза. Остановиться его заставил не сам бросок, а способ, каким он был совершен.

Шар прокатился по правому краю дорожки и, опрокинув шеренгу из десяти кеглей, исчез из виду. В следующее мгновение Кипяток замер, словно с размаху налетел на стеклянную стену: шар появился снова, каким-то образом выкатившись раньше времени из автоуловителя, совершил прыжок, как мангуст, охотящийся за коброй, произвел поворот на девяносто градусов и свалил оставшиеся семь кеглей.

Ничего себе!..

Сперва Кипяток решил, что отказал автоуловитель, каким-то образом пославший шар обратно на дорожку. Но в этом случае шар не стал бы подпрыгивать и сворачивать в сторону. Такое могло бы случиться в мультфильме, но не в реальной жизни с шаром весом в пятнадцать фунтов.

Кипяток неподвижно ждал продолжения, сжимая в кулаке недопитый стакан с кокой. Мужчина опять произвел бросок, но чудо не повторилось. Все остальные его броски тоже не вызывали удивления. Он набирал хорошие, но не сногсшибательные очки.

Кипяток уже решил, что этим вечером галлюцинации посетили его раньше обычного, но тут мужчина опять произвел свой коронный бросок — не обыкновенный, когда шар врезается в комбинацию слева или справа от головной кегли, а исключительный: шар прокатился по правому краю дорожки, остановился футах в трех от кеглей, прыгнул в центр и принялся лютовать по спирали, сбив в итоге все кегли до одной, после чего лениво переместился в правый желоб и канул в автоуловитель.

Невероятное зрелище! Кипяток уже был готов к тому, что шар вернется к игроку прямо по дорожке. Впрочем, игрок, потягивая пивко, ждал шара как полагается — из автоуловителя.

Если одноразовое нарушение законов природы еще можно было списать на случайность, то повторное чудесное поведение шара требовало объяснения. Самому Кипятку это было до лампочки, он не мнил себя ученым. Пускай поломает голову Кервин.

Тот удивленно поднял на него глаза.

— Я думал, ты уже ушел.

— Я тоже так думал.

— Что же заставило тебя вернуться? Удовольствие от моего общества?

— Что же еще? Ты меня пленил. — Он указал в сторону дальней стены. — Видишь вон того типа?

Кервин послушно обернулся. Почти все дорожки успели опустеть, и он мог ясно разглядеть одинокого игрока.

— Вижу, а что?

— Сам он, может, ничего собой не представляет, а вот о его бросках этого не скажешь.

— Увы, меня интересует не игра, а люди.

— Этот тип вовсю нарушает законы Ньютона. Я серьезно. Я видел, как брошенный им шар останавливается на полпути и припускает перпендикулярно дорожке. На бумаге можно еще и не то насочинять, но попробуй отправить так тяжеленный шар!

— Забавно! — В устах Кервина это слово прозвучало сродни ругательству. Он опять уставился в свой блокнот. — Я через минуту ухожу, а ты можешь дожидаться, пока погасят свет.

— Пойми, я не шучу! Понаблюдай за ним. Я дважды наблюдал этот трюк. Может, это какой-нибудь изобретатель, испытывающий новый способ дистанционного управления, хотя я не заметил, чтобы он нажимал на кнопки или отдавал звуковые команды. Наверное, это профессионал-виртуоз. Или просто местный житель, научившийся пренебрегать незыблемыми правилами термодинамики.

Кервин нахмурился.

— Что ты смыслишь в термодинамике?

— А ты? Последи за ним. Ведь ты сюда для того и притащился, чтобы вести наблюдение.

— Хорошо. Но я соглашаюсь исключительно потому, что ты впервые просишь у меня не денег.

Они стали вместе наблюдать, как игрок производит бросок за броском, спокойно и с ленцой совершая традиционные манипуляции завзятых посетителей кегельбана. Волшебные броски больше не повторялись.

— Выходит, я посрамлен, — молвил Кипяток, не испытывая на самом деле угрызений совести. — Но я видел эти броски — видел, и все!

Кервин не отрывал взгляд от игрока.

— Не знаю уж, что ты там видел, но в одном ты прав: необычная личность!

Пришел черед Кипятка испытать замешательство, чего он терпеть не мог.