Журнал «Если», 1997 № 04 - Страница 40

— Тудыть, — Бубо ткнул биохлыстом в сторону неподвижной машины.

Одного взгляда на тонкий стержень было достаточно, чтобы я бессловно полез по скобам к кабине. Я втиснулся в корзину-сиденье, глянул в исцарапанное, грязное окно и призадумался. Что теперь делать? Над головой затрещал громкоговоритель.

— Идентификация. Личность неизвестна. Представиться.

— Ты кто? — Я оглянулся в поисках оператора, но никого не обнаружил. В кабине я был один. С вопросом ко мне обращалась стальная махина.

— Дробилка-черпалка, девяносто первая модель. Представиться.

— Зачем? — сердито спросил я. Всегда считал болтовню с машинами занятием пустым и глупым.

— Представиться! — упорствовала она.

— Мое имя тебе знать не обязательно, — мрачно произнес я и тотчас пожалел о своих словах.

— Тебе Знать Не Обязательно, какой у тебя стаж работы на девяносто первой модели?

— Заткнись! Я — человек, я буду приказывать, а ты будешь исполнять. А теперь слушай…

— Тебе Знать Не Обязательно, какой у тебя стаж работы на девяносто первой модели?

Я понял, что в этом споре мне не победить.

— Никакого.

— Начинаю инструктаж.

И она выполнила свою угрозу. Прочитала нуднейшую, подробнейшую, глупейшую лекцию, явно рассчитанную на умственные способности олигофрена. Я очень скоро узнал, как управлять этой штуковиной, а потом не слушал, только искал способ прекратить эту пытку. Но так и не нашел.

— А теперь, Тебе Знать Не Обязательно, я включаю двигатель. Приступаем к работе.

И мы приступили. У каждого колена торчало по рычагу, а еще бы-ли две педали — скорости и направления. От меня требовалось прижимать громадный отбойник к поверхности скалы и давить на гашетку. Во все стороны летели каменные брызги, чем и объяснялись выбоины и царапины на лобовом стекле. Нарубив достаточно камня, я коснулся горящей красной кнопки — послал сигнал грузовику. Он пригромыхал на двух рядах тяжелых колес и занял позицию подо мной. Я понажимал кнопками на пульте управления ковшами, который находился прямо под носом. Заполняя первый ковш, я помахал водителю самосвала. На мрачном лице труженика не дрогнул ни один мускул. Как только я загрузил самосвал, он отъехал.

Наступила ночь, и я почему-то решил, что рабочий день вот-вот за-кончится. Мысль была приятная, но увы, не слишком верная — на моей дробилке-черпалке вспыхнули прожектора, осветили скалы и падающие снежинки. Сколько это продолжалось, я судить не берусь. Наконец громкоговоритель выпустил птичью трель, и моторы умолкли. Я увидел, как оператор ближайшей девяносто первой устало спускается по скобам, и столь же устало последовал его примеру. На земле поджидал другой человек; как только я слез, он вскарабкался в кабину. Мне он ничего не сказал, да и у меня к нему вопросов не возникло. Я зашаркал вслед за другими шаркающими в большое, теплое, светлое помещение, битком наполненное людьми; могучий запах пота господствовал над разнообразной коллекцией барачных ароматов.

Мой новый дом. На меня давил толстый слой безысходности, и я ничего не мог с этим поделать. У моих обреченных товарищей по несчастью давно угасла последняя искорка воли. И надежды.

Только один раз они проявили интерес — когда я нашел пустую койку, свалил на нее тяжелую зимнюю одежду и уселся за длинный стол. Пока я разглядывал отвратительную пищу на доставшемся мне обшарпанном подносе, чья-то здоровенная лапища больно стиснула мое плечо.

— Я съем твое крено, — сообщил здоровенный наглый тип, приросший к руке с другого конца. Другая лапища протянулась к моему подносу за дымящимся фиолетовым куском.

Я отпустил поднос, дождался, когда нахал покрепче стиснет крено, и вывернул ему кисть. Впервые сделал что-то хорошее с того утра, как отправился в рай.

Поскольку противник мне достался очень рослый, недюжинной силы и, судя по всему, с крайне дурным характером, я решил зря не рисковать. Как только громадная башка пошла вниз, я треснул ребром ладони по переносице. Он завизжал от невыносимой боли, но я позаботился об анестезии, ткнув ему в горло натренированными пальцами. Он растянулся на полу и больше не шевелился. Я подобрал поднос и вынул крено из обессилевших пальцев. А затем обвел взглядом остальных:

— Кто еще хочет попробовать?

Те немногие, кто потрудился оторваться от еды, сразу опустили глаза. Лежащий у моих ног человек засопел. Ему аккомпанировали дружным, сосредоточенным чавканьем и хрупаньем.

— Ребята, честное слово, я рад с вами познакомиться, — сказал я Макушкам. Сел и отужинал с аппетитом.

В монотонном и неинтересном труде прошло бесчисленное множество мучительных дней, а о ночах я уже не говорю. Пища была столь же разнообразна, как и работа, и вдобавок мерзка на вкус, но худо-бед-но поддерживала огонь в телесной топке. Вскоре я узнал имя своего приятеля-креноцапа. Его звали Лэсч, и в бараке он считался первым задирой. Но меня он сторонился, хоть и злобно сверкал фонарями, которые я ему понаставил.

Мы работали в две смены: пока одна отсыпалась, другая управляла машинами. Выходных не полагалось. Рабочий день начинался с рассветом — в бараке появлялся Бубо и биохлыстом сгонял лежебок с нар. Пока мы выходили из барака, другая смена входила, едва волоча ноги от усталости. Действовала система неостывающих матрасов: один слезает с койки, другой на нее падает. Никто никогда не менял и не стирал грубые одеяла, потому в спальном помещении стояла ужасающая вонь.

Так начинался день, а заканчивался, когда гасли огни. Между работой и сном, сном и работой мы ели кошмарную дрянь, состряпанную кухонными робомужиками. Разговоров я почти не слышал, скорее всего, по той причине, что говорить было совершенно не о чем. Только однажды мне для разнообразия дали поработать на самосвале, но это оказалось еще нуднее, чем на дробилке-черпалке. Я вывозил камень из карьера, сваливал и возвращался порожняком. Впрочем, во мне шевельнулось любопытство, когда я ехал в первый рейс — трясся в колее за другими нагруженными машинами. Однако я не нашел ничего интересного в громадной металлической воронке, врытой в землю. Оставалось лишь гадать, куда девается ссыпаемый туда камень и зачем вообще он нужен. Может, под землей склад или транспортер? Вряд ли. На этой планете я очутился благодаря машине Слэйки, значит, вполне логично допустить, что добытый камень точно таким же образом переправляется в другую Вселенную. Я размышлял об этом, но вскоре перестал под спудом однообразия и усталости. Должно быть, именно однообразие и усталость усыпили мою бдительность.

За ужином, доедая остывшее крено, я вдруг заметил странное выражение на лице человека, сидевшего напротив меня. У него отвисла челюсть и расширились зрачки. Рефлексы заставили меня отпрыгнуть, а везение спасло от трещины в черепе. Камень обрушился на плечо, парализовал руку и свалил меня со скамейки.

Взревев от боли, я откатился в сторону, вскочил на ноги и прислонился к стене, чтобы не свалиться в обморок. Левую кисть я сжал в кулак, но правая рука висела плетью. Я двигался влево, прижимаясь к стене, пока передо мной не образовалось свободное пространство. Лэсч преследовал меня, угрожающе подняв камень.

— Теперь ты покойник, — сообщил он.

У меня не было желания вступать с ним в дискуссию. Я вперился в налитые кровью глазки и ждал, когда он нападет. Он напал — и полетел ничком. Человек, сидевший напротив меня за столом, подставил ногу, а остальное доделал я. Взметнул колено к физиономии Лэсча. Он заорал и выронил камень, я подхватил его здоровой рукой и приготовился обрушить на череп.

— Если ты его убьешь или изувечишь, он не сможет работать. Бубо тебя прикончит.

Я выронил камень и довольствовался тем, что дал подлецу хорошего пинка по ребрам и врезал кулаком по нервному узлу. Это его на время успокоило.

— Спасибо, — сказал я. — За мной должок.

Мой спаситель был тощ, жилист и черняв. Не только волосы, но и лицо, и руки были черными от толстого слоя тавота. Я помассировал ушибленное правое плечо. Зудит. Хороший признак.