Журнал «Если», 1996 № 03 - Страница 5

Кирон ошарашенно уставился на Эйлвина.

— Зачем ты это сделал?

— Затем, что ты придурок.

— Разве я не имею права на придурь, если мне так нравится? Эйлвин растерялся, но пути назад уже не было.

— Нет. Ты должен быть таким, как мы все. Запускать змеев можно детям. Мы уже вышли из этого возраста.

— Однако ты еще не вышел из возраста, когда наказывают битьем. Я долго придумывал эту конструкцию. И ты сейчас получишь по заслугам.

— Попробуй, тронь! — завопил Эйлвин. — Давай, попробуй!

Особой уверенности он, впрочем, не чувствовал, хотя и был сильнее Кирона. Но Кирон обладал гибкостью тела и ума — чудесная комбинация.

— Послушай, Эйлвин, — спокойно сказал Кирон, — ты действительно заслужил наказание. Мне жаль.

Юноши стояли друг перед другом. Эйлвин верил в силу и сомневался в тактике; Кирон верил в тактику и не был уверен в силе.

Эйлвин кинулся в атаку. Схватить Кирона покрепче — и дело решено. Но Кирон не стоял на месте. Мощным прыжком он перелетел через голову противника. Эйлвин опешил, обернулся и тут же получил великолепный удар в прыжке.

Искры посыпались у него из глаз, мир погрузился во тьму, и юноша рухнул на землю. Потом зрение вернулось: Эйлвин увидел спокойно ожидающего его Кирона. С яростным криком он вскочил на ноги и снова кинулся на противника, готовый на этот раз к его уверткам. Однако их не последовало. Кирон, похоже, собрался встретить удар плечом, что было, конечно, глупо, учитывая значительный вес Эйлвина. Но в самый последний, удачно выбранный момент Кирон пригнулся. Не сумев остановиться, Эйлвин беспомощно распластался на его спине, и в этот миг Кирон резко выпрямился. Эйлвин перевернулся в воздухе и с тяжелым стуком хлопнулся спиной о землю. Подняться он не смог. Голова раскалывалась, в ушах стоял гул, все тело болело. Кирон стоял над противником.

— Ты жалеешь, что перерезал шнур?

— Да проклянет тебя Лудд! — Эйлвин попытался схватить Кирона за ногу.

Кирон наступил ему на руку, придавив ее к земле.

— Жалеешь?

Эйлвин застонал от боли.

— Будь ты проклят в аду и еще глубже! Я никогда не пожалею! У тебя есть мастер Хобарт, и у тебя будет Петрина. Да покарает меня Лудд, если когда-нибудь… — Эйлвин потерял сознание.

Когда он пришел в себя, Кирон легонько похлопал его по лицу.

— Оставь меня в покое, парень. Ты можешь переломать мне все кости, Кирон Голова-в-Облаках, но я никогда не пожалею о содеянном. Клянусь тебе!

Кирон осторожно помог ему сесть и сам присел рядом.

— Почему ты заговорил о мастере Хобарте и Петрине?

Побледнев, Эйлвин поднял глаза.

— Ты имеешь все, о чем я когда-либо мечтал, — проговорил он, задыхаясь от рыданий. — И все равно играешься как ребенок.

Неожиданно Кирон все понял.

— Ты хочешь рисовать?

— Да, смерть Лудду, я хотел рисовать. Но мне придется только молоть зерно.

— А Петрина? Эйлвин поморщился.

— Можешь радоваться. Я помолвлен с Джоаной.

— Прости меня, — сказал Кирон просто. — Я не знал всех сил.

— Каких сил ты не знал? — ошарашенно спросил Эйлвин.

— Тех, которые заставили тебя перерезать шнур. С Петриной ничего не поделать. Я ее люблю и на ней женюсь. А вот с другим вопросом, может быть, что-нибудь и получится…

— Ничего с этим не получится, — пробормотал Эйлвин. — Мельник не рисует картин, и его ученик тоже. Вот и все.

Кирон улыбнулся.

— Разве есть какой-нибудь закон? Разве сеньор Фитзалан объявил, что, если мельники станут рисовать, их надлежит казнить?

— Ты смеешься надо мной, — проговорил Эйлвин. — А кроме того, кто станет учить меня рисовать? Кто даст мне холст и краски?

— Я.

Эйлвин замер с открытым ртом.

— Ты? Но почему?

— А разве у нас есть причина для вражды, Эйлвин? Должны ли мы стать врагами из-за решений, которые были приняты без нашего участия?

— Нет, но…

— Тогда послушай. Я хотел бы иметь тебя своим другом. Придет день, и мне очень понадобится такой друг. Что касается Петрины, то здесь я ничего не могу, и не буду делать. А мастеру Хобарту я служу хорошо, и он меня любит. Он даст мне холст и краски и не станет задавать вопросы, на которые я не захочу отвечать… Я научу тебя рисовать, Эйлвин. Ты доволен?

Эйлвин протянул руку и сжал предплечье Кирона. Кирон сделал то же самое, скрепив таким образом древнюю клятву взаимной верности.

— Я доволен. Клянусь Молотом Лудда, я более чем доволен. Но почему ты так поступаешь?

— Мы пожали руки, значит, мы связаны клятвой. Решено?

— Решено.

— Тогда я кое-что тебе скажу, Эйлвин. Ты хочешь рисовать, но тебе уготовано стать мельником. Я хочу строить летающие машины, но мне уготовано стать художником. По отдельности нам придется смириться с судьбой; вместе же мы сможем бросить ей вызов. Ты будешь мне верен?

— До конца. Однако ты правильно сказал: рисующий мельник закона не нарушает, но летающие машины… Твое будущее опасно, Кирон Голова-в-Облаках!

Кирон улыбнулся дразнилке, теперь совершенно беззлобной.

— Законы придумывают люди. И люди их изменяют… Змей, шнур которого ты перерезал, был не просто игрушкой, Эйлвин. Я ставил эксперимент. Это был экспериментальный проект змея, способного поднять человека в воздух.

— Не продолжай, Кирон. Тебя отправят на костер.

— Послушай. Я открыл закон — когда придет время, он не даст луддитам и пальцем пошевелить.

— Что за закон?

— Закон исторической необходимости, — сказал Кирон. — Рано или поздно станет необходимо, чтобы человек снова поднялся в воздух. Но пока придется работать втайне.

— Я боюсь за тебя, Кирон.

— Я и сам боюсь, Эйлвин. Но нас связывает договор, тебя и меня. Я передам тебе свое умение, и ты будешь счастлив.

— А что ты попросишь у меня взамен?

— Не знаю. Честно, не знаю. Я попрошу твоей помощи, это точно. И риск может оказаться велик. Может быть, речь пойдет о твоей жизни. Хотя я постараюсь этого избежать.

Эйлвин поднялся. Встал и Кирон. Они снова сжали друг другу руки.

— Лучше быть мертвым художником, чем живым мельником, — пошутил Эйлвин.

— Еще лучше быть живым художником и живым летать по воздуху, — сказал Кирон.

Юной госпоже Элике Фитзалан, проклятию сеньора Фитзалана, было семнадцать лет. Слава Лудду, через год она повенчается с молодым сеньором Тальботом из Чичестера.

Сеньор Фитзалан считал дни до этого благостного момента. Он желал Тальботу счастья, хотя и сильно сомневался, что союз с его дочерью может сделать кого-то счастливым. Между тем политические соображения требовали единства Тальботов и Фитзаланов. Вместе они контролировали почти все южное побережье — что было весьма удобно в мирные времена и вдвойне удобно во время войн. Которые Лудд запрещал.

Элике знала, что ей уготована судьба жертвенного ягненка, и вела себя соответствующим образом. Как старшая дочь в семье, она обладала массой привилегий; как ключ к владениям на побережье, она могла требовать у сеньора Фитзалана все, что ей вздумается, пока брачный контракт не лег в его сейф.

И в этом своенравная Элике себе не отказывала. Она требовала потех, пиров, развлечений. Все знали, что Тальбот из Чичестера — юноша болезненный, с частыми кровотечениями из носа. Агенты Элике доносили, что долго он не протянет. Не любя его, девушка все же надеялась, что жених доживет до свадьбы и они успеют завести сына. Тогда она сравнится во власти с отцом.

Пока же она крутила Фитзаланом, как хотела. Он не мог рисковать брачным союзом.

Элике безумно любила лошадей. Казалось, она любила их больше всего на свете. Вполне естественно, что однажды девушка потребовала свой портрет верхом на лошади, в прыжке через ворота из семи бревен.

До того дня уже существовало пять портретов Элике. Два из них висели в замке, один отправили в Лондон, а два были подарены Тальботу.

Все пять портретов написал мастер Хобарт. Когда ему заказали шестой, он в ужасе воздел к небу дрожащие руки.