Журнал «Если», 1996 № 03 - Страница 18

— Если случится самое худшее… — начал Эйлвин.

— Не случится. — Кирон тоже кивнул на дверь и добавил пророческим голосом: — Я останусь жить хотя бы для того, чтобы похоронить всех тех, кто желал мне зла. В этом я тебе клянусь.

Эйлвин поерзал

— Наверное, мне пора.

— Не забывай о том, чему ты научился. У тебя есть талант, я знаю

Эйлвин пожал плечами. Где он теперь будет брать материалы и уроки?

— Мы с тобой оказались прикованными к своей судьбе, Кирон. Я приду еще. — Он протянул руку.

— Ты мой настоящий друг.

Больше он, однако, не пришел в Исправительный дом, а когда Кирон увидел его в следующий раз, Эйлвин был уже не тот. Он уже не был художником. И черные волосы его побелели.

Последним посетителем Кирона была Элике Фитзалан. Ее сопровождал управляющий поместьем, который всем своим видом показывал крайнее недовольство состоявшейся встречей.

— В присутствии госпожи Элике Фитзалан полагается стоять, — сухо объявил он, что было совершенно излишним, ибо Кирон уже встал.

— Кентигерн, — холодно отчеканила мисс Элике,

— ступайте и разделите общество брата Себастьяна, чье тяжелое дыхание свидетельствует о его присутствии. Обсудите с ним интересующие вас темы, извлеките для себя пользу от общения с просвещенной и чистой душой.

— Но, госпожа, сеньор Фитзалан велел мне находиться в пределах слышимости.

— Вот и находитесь. Я слышу прекрасно. Сейчас я, например, слышу, как брат Себастьян трясется, словно юродивый. А может, у него видения. Кстати, расспросите его

Раздосадованный, Кентигерн удалился. Некоторое время Кирон слышал, как он говорил о чем-то с братом Себастьяном по ту сторону двери.

— Ну что, Кирон?

— Ну что, мисс Элике?

Они смотрели друг на друга, едва сдерживаясь, чтобы не броситься в объятия. О чем немедленно донесли бы дежурившие у замочной скважины.

— Значит, ты украл книгу из библиотеки моего отца. Во всяком случае, так я слышала. — Глаза же ее в это время говорили: «Спасибо, любимый, что защитил меня».

Кирон принял игру:

— Мне бесконечно жаль, мисс Элике, я хотел взять ее на время.

— А ты знал, что там ересь?

— Нет, мисс. По правде говоря, я хотел почитать ее и при первой же возможности вернуть на место.

— Отец считает тебя глупцом, Кирон. Безвредным глупцом.

— Да, мисс Элике. Я действительно глупец. И злых намерений у меня не было.

Кирон опустился на колени и поцеловал девушке руку. Ему хотелось впиться ей в губы и ощутить под рукой ее груди. Но он помнил о подглядывающих и подслушивающих.

— Мисс, наверное, в самом деле странно, что вы занимаетесь моими проблемами И хотя я ничто по сравнению с вами, я бесконечно благодарен вам за внимание к моей судьбе.

Элике печально улыбнулась:

— Встань, Кирон. Художник знает свою натуру. А натура знает своего художника. Им не нужны формальности.

— Мисс, я… — Кирон взглянул на дверь камеры.

— Да, знаю. Уши торчат отовсюду. Мастер Кентигерн побагровел, а брат Себастьян засопел. Это меня не волнует… Отец просил поблагодарить тебя за то, что ты взял эту книгу.

— Как?

— Очень просто. Он и не знал, что у него была еретическая книга. И теперь рад, что избавился от нее. Он тоже выступит в твою защиту. Он просил передать, что, хотя и поддерживает Святой Орден в искоренении ереси, но считает: дураки, которых среди нас много, должны переводиться без ее участия.

— Он очень добр ко мне.

Вспомнив свой последний разговор с сеньором, Кирон подумал, что тот исключительно к нему добр.

— Помимо всего, он практичный человек, — загадочно добавила Элике. — И для достижения своих целей привык платить столько, сколько надо… Кирон, у меня для тебя новости. Хорошие и плохие.

Кирон понял.

— Мастер Хобарт?

— Он умер. И оставил документ.

— Я знаю. Как он умер?

— Повесился… Святой Орден не пошлет тебя на костер. Этот документ снимает с тебя вину. Против него и всех, кто выступит в твою защиту, Орден окажется бессильным.

Кирон рыдал. Потом кинулся к двери.

— Брат Себастьян! Ты слышишь меня? Если меня оправдают, тебе лучше уехать отсюда! Потому что, если ты не уедешь…

— Кирон! — резко крикнула Элике. — Не своди на нет то, ради чего умер добрый человек! Кирон спрятал лицо в ладонях.

— Прости меня, Элике. Он был мне как отец и…

— И он будет славен своей последней работой. Величайшей из всех его картин. Ты, кажется, ему помогал… Будь же достоин его. И довольно об этом.

Кирон поднял красные от слез глаза.

— Я постараюсь быть достойным его. Но кто скажет, что мне это удалось?

— Покажет время, Кирон. Мне пора идти. — Она улыбнулась и вдруг отбросила всю осторожность. — Отец поставил жесткие условия… Но ты все равно поцелуй меня, Кирон. Поцелуй, чтобы я это запомнила.

Кирон опешил.

— А брат Себастьян?

— Он уже не играет большой роли, его дни сочтены. А Кентигерн верен дому Фитзаланов. Поцелуй меня. Будь снисходителен к женскому капризу. У меня предчувствие. Мне снятся сны… — Она вздрогнула. — Поцелуй меня.

Кирон прижал ее к себе, ощутил теплые молодые груди и принялся целовать ее рот, щеки, уши, шею… У него тоже было предчувствие. И он знал, что больше не обнимет живую Элике Фитзалан.

Кирон спал плохо: мучили сны. Он видел себя ребенком, вдвоем с Петриной поздним летом. Они решали, что делать: выследить пчел и найти мед или отправиться за яблоками и грушами. Остановились на яблоках.

Картина переменилась. Чудное октябрьское утро, небо неописуемой голубизны, из легкой дымки вверх поднимались зубцы и стены замка; мальчик Кирон с сумкой из оленьей шкуры шел в дом мастера Хобарта. Вот он увидел одуванчик, сорвал его и дунул. Семена медленно поплыли в воздухе. Могучий голос, наполнивший, казалось, весь мир, произнес:

— Значит, ты хочешь летать?

Испуганный Кирон огляделся. Никого рядом не было. Но что-то подсказывало ему, что надо отвечать.

— Да, — сказал он, — я хочу летать. В ответ раздался смех.

— Это птицы летают. А люди ходят по земле. Брось опасные мысли!

По-прежнему никого вокруг не было. Испуганный, Кирон побежал к дому мастера Хобарта.

Туман и тьма. Потом яркий свет. Кирон летел по небу и вдруг стал падать. Ледяное море и резкая боль в ноге. Неожиданно возникло лицо брата Себастьяна — огромное, как замок. Он смотрел на Кирона холодными глазами.

— Ересь, Кирон. За ересь людей сжигают. Сжигают! Сжигают! Сжигают!

Лицо брата Себастьяна скрылось в черном тумане. Нет, не в тумане — в столбе дыма.

Кирон задыхался. С криком он открыл глаза. Кругом действительно стоял дым, камера была погружена во тьму. Слышались крики, шум, вопли, удар грома. Или это не удар грома?

Он ничего не мог сообразить, однако дым был настоящий. Кирон мучительно кашлял, глаза заливали слезы. Он хотел вдохнуть свежего воздуха, но воздуха не было. Один удушающий дым.

Вопли, крики и гром, казалось, стихли; все происходило где-то далеко. Его оставили задыхаться в этой тьме.

Кирон попытался кричать, но издал лишь жалобный хрип. Он лихорадочно пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему.

— Очевидно, суд уже прошел, — сказал он себе спокойно, — меня признали виновным. И я уже не в камере. От дыма и жары разум мой помутился. Я на костре, я горю. А почему темно? Очевидно, первыми отказали глаза. Значит, это конец, Кирон Голова-в-Облаках. Я думал, будет ужаснее.

Разрываясь от кашля, он рухнул на пол, все еще не теряя сознания, чувствуя лицом, что каменный пол теплый. Это иллюзия. Умирающие всегда пытаются избежать своей участи…

Он потерял сознание.

Снаружи, на улицах Аранделя, продолжались крики, гам и шум пожара. К счастью, Кирон оказался избавленным от всего этого. Он лежал на полу, широко открыв рот, и бессознательно пытался вдохнуть хоть немного оставшегося воздуха. Он бы, вне всякого сомнения, задохнулся, если бы не случились два события — одно сразу же вслед за другим. Звероподобный бородач несколькими ударами топора выломал дымящуюся дверь и сунул в камеру факел, чтобы определить, не лежит ли там чего ценного. Факел тут же потух воздуха совсем не осталось; ворвавшийся тем не менее успел разглядеть, что, кроме лежащего на полу человека, в комнате ничего нет. Труп его не интересовал.