Журнал «Если», 1994 № 11-12 - Страница 62
— Боже ты мой! — Магнан извлек надушенный платочек и промокнул им виски. — Трудно даже представить, сколько приходится лгать, мошенничать и воровать, чтобы принести в мир хоть немного добраГ Вы знаете, мне порой начинает казаться, что в нашей с вами дипломатической жизни слишком уж много всего наворочено.
— Это занятно, — ответил Ретиф, снимая с проносимого мимо подноса бокал бренди «Бахус», — а мне вот порой начинает казаться, что в ней и развернуться-то толком нельзя.
Всеволод Совва
СУФЛЕРЫ, КОТОРЫЕ СТАВЯТ ПЬЕСУ
По язвительному замечанию Бомарше, который попробовал себя на дипломатическом поприще, дипломаты, как и актеры, любят свет рампы. Действительно, публика знает только солистов: следит за речами, обсуждает выступления, рукоплещет громким фразам.
И не догадывается, что практическую политику вершат другие.
К. Лаумер, пусть иронично, но достаточно точно обрисовал роль не известных широкой аудитории «советников» и «консультантов», скромно уходящих в тень, когда наступает время оваций. О них и пойдет речь в материале В. Соввы, эксперта комитета по геополитике Государственной Думы РФ.
Начав свою карьеру переводчиком, работавшим с Хрущевым, Микояном, Косыгиным, Всеволод Иванович прошел практически по всем ступенькам дипломатической службы.
И свою работу закончил Чрезвычайным и Полномочным посланником в ГДР в сложный момент, предшествовавший падению Хонеккера.
Я поставил своеобразный рекорд. Пожалуй, я единственный из МИД СССР, кто четыре раза приходил на дипслужбу и уходил с нее. Вообще-то, как правило, если человек попадает в эту систему, он там и остается. А если уходит — то навсегда. Пятый, и последний, раз я покинул МИД, когда распался Советский Союз.
Сегодня часто приходится сталкиваться с тем, что люди пытаются дистанцироваться от своего прошлого. Я не могу себе этого позволить. Да, наша дипломатия была порождением системы, но я всегда действовал в интересах моей страны, как они понимались. И ни один дипломат, если он не предатель и не перебежчик, иного отношения себе позволить не может.
В КАЧЕСТВЕ ПРИМЕРА рассмотрим самую острую проблему, по поводу которой до сих пор ломаются копья, — наше присутствие в Европе. В результате войны советские войска пришли в центр континента. Россия это переживала не раз. Но всегда армии приходилось быстро уходить, бросая все. Здесь же было ощущение чего-то очень постоянного. Кстати, откуда появилось представление, что здесь — сфера наших жизненных интересов? В августе 1939 года во время переговоров с англичанами и французами, предшествовавших заключению пакта Молотова — Риббентропа, эту формулу предложили представители будущей антигитлеровской коалиции. А затем, уже в виде тайных протоколов, существование которых отрицал даже Молотов, она всплыла при определении послевоенного устройства Европы… В результате Хельсинкских соглашений, подписанных 33 европейскими государствами, а также США и Канадой, был заключен акт о нерушимости послевоенных границ. Для любого дипломатического работника было ясно: мы стоим здесь и должны стоять. Зачем? Чтобы Родина могла использовать мирную передышку, залечить военные раны и семимильными шагами, используя преимущества социализма, — вперед. И даже мельчайшие изменения ситуации воспринимались как прямая угроза нашей безопасности.
СЕГОДНЯ МЫ ПОНИМАЕМ, что ввод войск в 1968 году в Чехословакию был ошибкой. Но тогда… Я — первый секретарь посольства. Рядом со мной сидит мой партнер Милан Токар. Хороший парень, женат на русской, Наташе Меньшиковой. И говорит, что он счастлив от происходящих в республике перемен, им бы только «вывести из игры» 50 тысяч старых коммунистов, и жизнь пойдет хорошо! Я, казалось бы, разделяю его чувства, но по долгу службы обязан информировать о настроениях свое руководство… Словом, запись беседы с личной пометкой Громыко была разослана всем членам и кандидатам Политбюро…
А потом, примерно за две недели до 21 августа, Токар спрашивает: Всеволод, введете ли вы войска? К тому времени я уже достоверно знал, что это произойдет. Помимо всего прочего, я отвечал за связи с некоторыми нелегальными компартиями — западногерманской, турецкой, иранской ТУДЕ и по поручению ЦК выяснял их реакцию на предстоящее. Все, конечно, одобряли. Но что я мог ответить Милану? Правду? Никогда. И повторись ситуация сейчас, я сделал бы то же самое. Все остальное было бы переходом на другую сторону.
ПУБЛИКА, как, впрочем, и мы в студенческую пору, представляет дипломатическую работу «ежедневным высоким подвигом». В жизни все сложнее. Я вспоминаю, как по чисто прагматическим соображениям приходилось идти на развитие отношений с Западной Германией вопреки интересам нашего союзника — ГДР. В моем присутствии посол трактовал это руководству Восточной Германии как волю Москвы. Диктат всегда характеризовал нашу дипломатию, но разве США, входя на Гренаду или Гаити, действуют иначе?
И все же я считаю печальным то обстоятельство, что, за исключением известного случая с Эдуардом Амвросиевичем Шеварднадзе, не было ни одной попытки отставки с дипслужбы по несогласию. Да, «неудобных» людей изживали. Но открыто никто, кроме бывшего министра, о своем несогласии не заявлял.
КОГДА В 1971 ГОДУ я получил назначение советником (должность — ведущая в посольской иерархии) в ГДР, как раз осуществлялась «мягкая посадка» — замена Ульбрихта на Хонеккера…
Что из себя представляло наше посольство в Берлине, где я провел почти 15 лет своей жизни? Посол, два советника-посланника и десяток различных советников. Все с диппаспортами, но неизвестно, кто чем занимается. Ситуация почти неуправляемая. Советник по сельскому хозяйству — бывший министр и еще представитель Академии наук, советники по культуре… Мы сами путались, кто есть кто.
Однажды один из советников, человек с официальным статусом, отправился в информационное агентство АДН и стал выяснять, каковы будут условия объединения Германии. После этого в местном Политбюро поднялась паника, звонки, объяснения с послом…
Условия в ГДР, где посол являлся главным консультантом местного генсека, отличались своеобразием. Советник-посланник садится за руль (шофера не брали, чтобы не было лишней утечки), вешает на машину запасные номера (благодаря хорошим отношениям с разведчиками у меня всегда их было достаточно) и везет посла на конспиративную квартиру рядом с Трептов-парком. А там уже ждет член Политбюро Вернер Ламберц, официальный наследник Хонеккера, и говорит, что последнего надо снимать… Несколько позднее Ламберц погиб при загадочных обстоятельствах в Триполи. Вертолет, на борту которого он находился, разбился при взлете.
Надо сказать, что бывший руководитель «Штази» Мильке и его люди фактически конспирировали против Хонеккера, и это, пожалуй, было одной из причин его падения (хотя крах ГДР, конечно, был предопределен внутренними причинами). Мильке, который сегодня сидит в тюрьме, был готов работать в связке с Ламбер-цем, чтобы сохранить свое ведомство и себя во главе при новом руководстве. Крючков несомненно об этом знал, но не сделал ничего, чтобы помешать им. А затем тот же путь проделал и сам, конспирируя уже против Горбачева.
«ПО ДОЛГУ СЛУЖБЫ» я должен был иметь неформальные контакты с немцами, быть, что называется, «своим». Иногда происходили забавные случаи. Как-то в три часа ночи в посольстве открывается дверь, заходит министр строительства ГДР и говорит: «Слушай, спасай! Мы тут с приятелем гульнули, а моя-то такой скандал закатит…» Что делать? Сажаю его в машину, везу домой, там извиняюсь перед женой, и до утра мы сидим общаемся. И вдруг раздается стук в дверь и заходит сосед хозяина — первый заместитель тамошнего министра внутренних дел, видит меня, меняется в лице. И спустя очень непродолжительное время приходит на меня жалоба: мол, злоупотребляю своим положением и вообще — злоупотребляю… Вот как бывает, когда идешь навстречу…