Журнал «Если», 1994 № 08 - Страница 34

— И без девушки… — догадался Гип.

Джейни улыбнулась.

— Девушка словно прилипла к нему. Теперь у них маленькая керамическая мастерская. Но к прилавку он не подходит.

Гип, кажется, догадался, откуда взялась мастерская.

— Джейни, ну а мне ты почему помогаешь?

— Потому что ты — это ты.

А потом заговорила быстро и страстно:

— Мы не кучка уродов. Мы homo gestalt, понимаешь. Мы — единое существо. Нас никто не изобретал. Мы порождены. Мы — следующая за человеком ступень. И мы одиноки, подобных нам не существует. Мы живем на необитаемом острове, среди стада коз.

— Это я-то — козел?

— Да-да, конечно, неужели ты сам не видишь? Но мы уроженцы этого острова, и нас некому было учить, некому было рассказывать, как следует себя вести. От коз мы узнаем все то, что делает козу хорошей, но это никак не изменит факта, что мы не козы! Нам нельзя жить по тем же правилам, что и обычным людям — мы совсем не то, что они!

Но, помимо «Гештальта», я еще и девушка по имени Джейни. Я видела, что он сделал с тобой, превратил в замученного кролика, но я узнала тебя. И увидела тебя таким, как семь лет назад: ты стоял со своим детектором, и солнце запуталось в твоих волосах. Ты был тогда широкоплечий, мускулистый и шагал, как рослый лоснящийся жеребец. Яркий, как бентамский петух. Мне было семнадцать, Бэрроуз, и ничего более. Семнадцать, и в душе журчала весна.

В глубоком потрясении он прошептал:

— Джейни… Джейни.

— Убирайся прочь! — огрызнулась она. — Это не то, что ты подумал. Не розовые сопли. Я говорю о том, что бывает в семнадцать, когда ты ощущаешь себя целиком… — она прикрыла лицо. Он ждал. Наконец она опустила руки. Глаза ее была закрыты, и сидела она очень тихо: — Целиком… человеком, — закончила девушка.

И продолжала, уже вполне деловито:

— Вот потому-то я помогла тебе.

Он стал навстречу свежему утру, ясному, новому. И снова вспомнил, с каким ужасом она узнала от него о первом появлении Бони, и глазами Джейни увидел теперь, что вышло бы, окажись он, слепой и немой, в этих безжалостных жерновах.

Он вспомнил тот день, когда, закончив работу, вывалился из лаборатории. Наглый, самоуверенный, тщеславный, он подыскивал себе в рабы тупейшего из рядовых.

— Джейни, — сказал он взволнованно. — Не хочу тебя разочаровывать, но тот ладный парень, которого ты видела на полигоне, с детектором… Ну, в общем, ты немного заблуждалась на его счет. — Он глубоко вздохнул. — Теперь я все это помню очень отчетливо, ведь я проспал все эти семь лет. Сейчас я проснулся и вспомнил то, что видел, засыпая.

Джейни, мне жилось несладко. Все, начиная с отца и кончая офицерами ВВС, где я стал служить, доказывали мне — и довольно успешно — что я никчемный человечишко, серое созданьице, и удел мой — быть зубцом в гребенке, прутом в штакетнике. Если бы я окончательно поверил в это, то погиб бы.

Да, я самостоятельно обнаружил это дегауссирующее поле, но хочу, чтобы ты поняла: тогда я выходил из лаборатории не заносчивым петушком и не самодовольным жеребцом. Я шел навстречу открытию, чтобы даровать его человечеству, но не человечества ради, — он с горечью сглотнул, — а чтобы меня просили сыграть в

офицерском клубе, чтобы похлопывали по спине, чтобы обращали внимание, когда я вхожу. Я хотел только этого. И когда я понял, что передо мной не просто машина, ослабляющая магнитное поле, а антигравитационная установка, способная изменить лицо Земли, я вообразил себе лишь то, что к фортепиано меня будет приглашать сам президент, а похлопывать по плечу — генералы.

Гип опустился на корточки, оба долго молчали. Наконец она проговорила:

— А чего же ты хочешь теперь?

— Другого, — прошептал он и взял ее за руки, — другого. Чего-то совсем иного. — Он вдруг расхохотался. — Ты ведь сама все знаешь, Джейни? Я-то, глупый, даже представления не имею.

На миг она стиснула его пальцы.

— Быть может, ты еще разберешься. Гип, нам лучше уйти отсюда.

— Хорошо. Куда?

— Домой. В мой дом.

— И Томпсона тоже?

Она кивнула.

— Почему, Джейни?

— Он должен узнать, что компьютерам подвластно не все. Ему следует узнать, что такое совесть.

— Совесть?

— Да. Пусть Джерри начнет с этого.

— А что могу сделать я?

— Просто быть со мной, — вспыхнула она. — Я хочу, чтобы он увидел, каким стал тот блестящий многообещающий парень. Я хочу, чтобы он понял, что сделал с. тобой.

— Ты думаешь, для него все это имеет какое-нибудь значение?

Она улыбнулась как-то пугающе угрюмо.

— Пусть он убедится, что не всесилен и не получал права на убийство.

— Ты хочешь вновь вызвать в нем желание убить меня?

Она опять улыбнулась, на этот раз спокойно и уверенно.

— Не посмеет. Ведь только я одна способна связать его с Малышом. Или ты думаешь, он рискнет сделать себе самому лоботомию? Неужели ты полагаешь, что он осмелится рискнуть своей памятью? Это же сверхчеловеческая память, Гип. Память Homo gestalt. Малыш хранит всю воспринятую им информацию, плюс результаты взаимодействия всех факторов во всех возможных комбинациях. Он еще мог бы обойтись без Бони и Бини, без каких-то моих услуг. Но без Малыша… Он может его потрогать, поднять, заговорить с ним. Но не извлечет ни слова, ни мысли без моей помощи.

— Пойдем, — сказал Гип.

Сначала они вернулись в собственный дом. Джейни отперла оба замка, даже не прикоснувшись к ним.

— Все время руки чесались, но я держалась, — расхохоталась она и, описав пируэт, влетела в его комнату.

— Смотри-ка, — пропела она. Лампа поднялась с журнального столика, медленно проплыла в воздухе и опустилась на пол ванной. Шнур ее, извиваясь змеей, пополз к розетке, вилка воткнулась, щелкнул выключатель. Лампа зажглась. — Видишь теперь! — воскликнула Джейни. Кофеварка вспрыгнула на крышку комода, замерла, и Гип услышал журчание — стенки сосуда запотели от ледяной воды. Он заливисто расхохотался, обхватил девушку за плечи и повернул к себе.

— Джейни, а почему я еще ни разу не поцеловал тебя?

Девушка замерла. В глазах ее засветилась нежность, радость… и что-то еще. Она засмеялась.

— Не хотелось бы, чтобы ты возомнил о себе, но ты просто чудо. — Тут она отвернулась от него, и лампа с кофеваркой вспорхнули и вернулись на свои места. Уже у двери она обернулась:

— Не медли! — И исчезла.

Они постояли на дороге, пока такси не отъехало, а потом Джейни первая углубилась в лес. Ветви высоких деревьев сплетались так густо, что подлесок не рос под ними.

Они долго шли по направлению к замшелому утесу, пока Гип не сообразил, что перед ними не утес, а стена, простирающаяся, быть может, на сотню ярдов в обе стороны. Гип увидел массивную железную дверь. Когда они приблизились, за нею что-то звякнуло и тяжело отодвинулось. Он поглядел на Джейни и понял: это сделала она.

Ворота отворились и закрылись за ними. Они оказались на дорожке, выложенной кирпичом. Дорожка сделала всего два поворота. За первым исчезла стена, а еще через четверть мили они увидели дом.

Он был слишком низок и чересчур широк. Крыша поднималась холмом — не шпилем и не треугольником. Стены тяжелые, серо-зеленые: ни дать ни взять тюрьма.

— И мне не нравится, — вторя его мыслям, согласилась Джейни.

Кто-то прятался за стволом огромного узловатого дуба возле дома.

— Подожди, Гип, — Джейни торопливо подошла к дереву и с кем-то заговорила. Он слышал ее голос: «Вы что, смерти моей добиваетесь?»

Вернувшись, Джейни пояснила:

— Это Бини, вы с ней еще встретитесь. Потом.

Тяжелая дубовая дверь отворилась сама собой, безмолвно и легко. Они вошли, и дверь захлопнулась с низким гулом.

Паркетные плитки, темно-желтые и буро-серые, образовывали гипнотический звездчатый узор, который повторялся и на обивке мебели, либо привинченной к полу, либо такой тяжелой, что ее никогда не сдвигали с места. Было прохладно, но не слишком влажно, и потолок, пожалуй, нависал чересчур низко. «Я иду, — думал он, — прямо в пасть чудовища».