Журнал «Если», 1994 № 04 - Страница 19

Это — революция. Прежде всего в сознании. Надо понять, что ни одна страна не может больше жить сама по себе; чем скорее это будет понято всеми, тем скорее придут ко всем мир и благополучие.

Многие в России вышли словно из средних веков. Я родился в Средней Азии, городе Ходженте, где в годы моего детства автомобиль был невиданной диковинкой. Акации в городе, говорят, были посажены еще при Александре Македонском В арыках так же, как во времена его походов, журчала вода, по улицам бродили прокаженные с колокольчиками. Однако мы тогда готовились к борьбе не на жизнь, а насмерть с мировой буржуазией.

Остатки такого сознания еще живы. И понятие «мировая буржуазия» для части народов бывшей империи расширилось, если они опять готовы «не на жизнь, а насмерть…» Только вот с кем бороться-то? С собственными братьями?

Причем, я вовсе не сторонник капитализма, но не вижу иного натурального развития общества. Не люблю и рынка, там я последний человек, там меня непременно облапошат, но по крайней мере никто не за* хочет убить: мертвый «покупатель» не нужен на рынке. В капитализме всегда присутствует здравый смысл: он в жизни общества в целом, каждого человека, во всем. Бороться «насмерть» рыночнику не придет в голову, поэтому рыночник против национализма, шовинизма и т. д. Ему все равно, кто покупает его товар: еврей, палестинец, русский или лицо какой-нибудь там «кавказской национальности». Будет выбирать между ними — прогорит. Капитализм все просчитывает. Ему наверняка не пришло бы в голову строить канал Москва — Волга силами заключенных: «даровой» труд обошелся слишком дорого. Рациональность капитализма, как ни странно, оказывается в конечном счете гуманнее всех других подходов. На этом построена вся западная цивилизация. Например, известно, что убить человека стоит дорого; недешево и содержать его в тюрьме. Лучше дать свободу — пусть крутится, прокормит и сам себя, и обществу легче.

Кажется, в России это начинают понимать. Людей большевистского мышления становится все меньше. Наверное, сейчас их больше всего в Думе А на улицах полно молодых ребят, которые поняли уже, что им надо делать, шустрят.

— Хорошее слово. Только пока слишком занижены у многих критерии понимания свободы. Словно вернулся старый лозунг «грабь награбленное»: коррупция — наверху, воровство — внизу. Снимают даже двери у московских подъездов, все имеет теперь рыночную цену.

— Цивилизованность — субстанция тонкая, чуть шагнешь в сторону, она ускользает. В Америке тоже есть государственные учреждения, где пускают пыль в глаза, занимаются туфтой; возьмите тех же чиновников или университетских профессоров. В американской прессе сообщалось, что чиновники Пентагона умудрились для казенных нужд покупать молотки по 300 долларов за штуку (при рыночной цене в один доллар). Что экономить, когда деньги государственные! Так что человек везде одинаков, со всеми присущими ему пороками. Разве что в Америке нельзя дать взятку полицейскому — будут большие неприятности, а так, и воровства, и вранья хватает

— Может быть, подобно индейцам Тэнна, нам удастся выдержать все выпавшие на нашу долю перегрузки, и соотечественники внесут оживление в западную цивилизацию? Илья Муромец лежал на печи, лежал, а потом взял свою палицу и…

— Между прочим, неправда, что русские не умеют работать На Западе, вправленные в нормальную систему и нормальные деловые отношения, они работают вовсе не хуже других. Просто сейчас здесь огромное число людей действует во вред стране, ее нормальному развитию Почти десять лет идет топтание на месте. Это как посадить летчика в самолет, колеса которого прикованы к земле цепью. «Смотрите, он не может взлететь на таком прекрасном самолете!» Реформы все время тормозились, пока люди не стали разуверяться в них. Дело постоянно подменялось пустыми разговорами. Без конца обсуждали, например, где расселять военных Но разве нельзя было миллионы мающихся от безделья солдат направить на строительство самим себе жилья? За один год проблема была бы снята Повторяю, капитализм и демократия — всего лишь условия существования, которые необходимо обеспечить, чтобы начала складываться в стране нормальная жизнеспособная конструкция, система «не будем гадать относительно ее названия) Этого требует обычный инстинкт самосохранения; вне общей цивилизации развитие невозможно а мы все стоим на берегу речки и гадаем, как плыть. Саженками? Брассом? Или, может, на спине? Не холодная ли в речке вода? Вместо того чтобы взять и переплыть Как-нибудь но доплыть, иначе утонешь.

А Илья Муромец? Пусть скорее бросает свой топор или палицу, кончает пару университетов садится за компьютер… Япония тоже училась сначала у тех, кто умнее. России не мешает сделать то же самое. Сначала поучиться, потом научиться, а дальше можно будет говорить серьезно. В России много умных людей, людей талантливы даже гениев — зачем им соглашаться на роль дворников?

— И все же, нет ли желания вернуться к жанру утопии? Нарисовать картину очередного прекрасного будущего?

— Лучше, пожалуй, заняться нравоучительным семейным сериалом для телевидения. Бессмысленно показывать людям чужую красивую жизнь; кажется, на ТВ по всем программам идут сериалы разных стран и народов. Знаю, что в Германии отечественные «мыльные оперы» собирают множество зрителей а поднимаемые в них проблемы часто связанные с реальной жизныо общества) волнуют граждан гораздо сильнее, чем дебаты канцлера Коля со своими оппонентами. Жизнь России сегодня подсказывает множество тем и сюжетов. Порядок имеет смысл наводить в настоящем.

Пленника сковали на славу — по рукам и ногам. Стражники помирали со смеху, гладя на его неуклюжие подскоки (щиколотки стянуты цепями) и, развлекаясь, гнали по коридору все быстрее. Под звон кандалов его впихнули в большую комнату; кто-то указал на стул перед длинным столом, кто-то толкнул пленника с такой силой, что он едва не плюхнулся мимо сиденья. Короткий темный ежик волос чуть встопорщился, и это была единственная заметная реакция. Пленник поднял глаза — такие светлые, что зрачки, казалось, были вморожены в лед — и в упор взглянул на сидящих за столом, без приязни или вражды, злобы или заискивания. Бесстрастный, оценивающий взгляд — и на удивление спокойный.

На лицах семерых гомбарийцев можно было прочесть разные чувства: насмешку, отвращение, удовлетворение, любопытство, ликование, высокомерие. Они казались гуманоидами, но примерно в той же степени, что и горилла.

— Итак, — пришепетывая на каждом третьем слоге, начал тот, что сидел в центре, — ваше имя Уэйн Тейлор?

Ответа не последовало.

— Вы прибыли с планеты, именуемой Терра? Человек молчал.

— Незачем тратить время, Паламин, — вступил сидящий по левую руку от главного. — Не хочет отвечать по доброй воле, заставим.

— Разумеется, Эккстер, — и Паламин вытащил увесистый молоток, широкий с одной стороны, узкий и заостренный с другой. — Как вам понравится, существо без имени, если мы раздробим ваши кости, начав с конечностей?

— Мне это не понравится, — признал Уэйн Тейлор.

— Весьма разумно, — одобрил Паламин, со значением выложив молоток на середину стола. — Вас обучали языку, так что даже несмотря на природную тупость, вы способны понять наши слова. Так или иначе, но вам ПРИДЕТСЯ все рассказать.