ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №10 2007 г. - Страница 7

Прошло около года. Вольфа не забыли: в годовщину смерти у его могилы собралось много поклонников. Люди подходили, клали на надгробный камень живые цветы и молча отходили. Смартус подождал, пока Шриер и Дюран не двинутся к своим машинам.

– Снова он, – прошипел Шриер. – Поль, не знаю, как вы, но я не настроен отвечать на его вопросы.

– Я пришел с ответами, а не с вопросами, – сказал Смартус.

– Вот как? С ответами? А разве вас кто-то о чем-то спрашивал?

– Самые важные вопросы мы задаем сами себе. Смерть Вольфа была по сути самоубийством, и я не мог не спросить себя, что толкнуло его на этот шаг. Или кто толкнул. Теперь я это знаю.

Шриер полез за сигаретами.

– Хорошо, говорите, – сказал Дюран.

– В юридическом смысле у меня нет доказательств, поэтому я воспользуюсь другими именами. Жил на свете композитор по имени, скажем, Бах. В противоположность своему тезке он не отличался особым талантом. Скажем прямо, он был бездарен. Случай свел его с программистом по имени, ну, пускай, Эйнштейн. Вот он-то был действительно гением. Он придумал изумительную компьютерную программу, которая может из одного музыкального произведения составить другое. При этом чем талантливее была исходная композиция, тем лучше получалась переделка. Вместе они составили превосходный тандем. Весь мир, затаив дыхание, слушал их музыку, и никто, конечно, не подозревал, что слушает всего лишь талантливую переработку. Впрочем, нет. У одного человека все-таки зародилось подозрение: в одном из произведений Баха он узнал свое собственное. Звали этого человека Гендель. Он поделился своими подозрениями с математиком Фаустом, который всю жизнь посвятил разгадке тайны музыкального гения. И вот вместе они стали биться над загадкой гения Баха. И нашли-таки ответ! Фауст понял, как работает программа Эйнштейна. Более того, он научился восстанавливать исходные произведения. Но как он и Гендель воспользовались своим открытием? Не исключаю, что до того, как они взялись за Баха, оба были людьми честными и порядочными. Но тяжелый труд в течение трех безрадостных лет не прошел даром. Их сердца ожесточились. Они решили отомстить Баху и сделали это с потрясающей изощренностью. Как раз в это время Гендель закончил работу над новой симфонией, назовем ее симфонией «А». Это было его лучшее, по-настоящему талантливое творение, но именно такое и требовалось, чтобы привести в действие их план. Авторские права на симфонию были должным образом оформлены, но знали об этом лишь несколько доверенных лиц. Фауст применил к симфонии «А» программу, обратную той, что использовал Эйнштейн. Получилась симфония «Б». Гендель сделал так, чтобы эта вторая симфония попала в руки Баха. Бах, применив обычный алгоритм, переделал ее в симфонию «В», которая, как мы понимаем, ничем не отличалась от исходной симфонии «А». Третья симфония была принята на ура и добавила Баху еще больше славы. И тут ему был нанесен удар. Баха поставили перед неоспоримым фактом: он выдал чужое произведение за свое. Причем ни о какой случайной схожести не могло быть и речи. У Баха случилась страшная депрессия, приведшая к катастрофическим последствиям. Ни Баха, ни Эйнштейна больше нет в живых. Вот, собственно, и вся история. Надеюсь, расстановка правильных имен у вас не вызовет затруднений.

– Как вы собираетесь этим воспользоваться? – спросил Дюран.

– Опубликую в том виде, в каком сейчас рассказал. Имеющий уши да услышит.

Композитор и математик переглянулись. Никому не известно, что творилось в их душах, – даже Смартусу. Детектив отвернулся и зашагал прочь.

Старик Распопов кричал, подвывая. Люди спешили по узким коридорам, торопясь на его зов, оступались, падали. Что с дедом Андреем? Он не в себе, но панику просто так поднимать не станет. В теплицу пролезла пещерная крыса? Разгерметизировался сегмент реактора? Прохудился армированный стеклянный свод, и нежные побеги растений замерзают под дыханием мороза с поверхности?

Дима Росляков, санитар, на ходу рвал из кобуры револьвер. Паша Зайцев сжимал в руке саперную лопатку, Ангелина Докукина вооружилась ломом. У меня, кроме универсального ножа, оружия не было, и его я вынимать не спешил. Слышалась в крике деда обида и обреченность, но страха не чувствовалось…

– Роза, – прошептал старик, когда мы все собрались вокруг него. – Моя роза…

По лицу Распопова катились слезы.

– Где роза? Какая роза? – спросил я. Ангелина ахнула, гневно воззрилась на меня.

– Ты не знаешь, Егор?

– Не знаю, – без особых эмоций ответил я, вдыхая запах помидорных листьев, потревоженных Росляковым.

– Дед Андрей вырастил розу, – объяснил мне Зайцев. – Голландскую. Мы все ходили смотреть. Неужели ты не видел и не слышал?

Нет, не слышал и не видел, работы было много: латали охлаждающий контур реактора, организовывали дополнительную доставку воды с ледника. Не до агрономических изысканий деда Андрея.

– Мыши съели, – предположил я.

– Когда рядом росли помидоры? – спросил Росляков.

– Никогда не знаешь, чего захочется мышам – сухарика или изоляции с проводов. Не грустите, дед Андрей!

Старик затрясся всем телом, застонал, указывая сухим скрюченным пальцем на ящик с грунтом, из груди его вырвались стенания:

– Мыши… мыши… Нет… Не могли!

Я присмотрелся к тому, на что он указывал. Аккуратно срезанный зеленый пенечек с несколькими колючками – все, что осталось от розы. На одной из колючек висело два кольца: золотое и серебряное; плата за взятый без спросу цветок.

Стоит ли роза золотого кольца? Пожалуй, да… Цветок редкий, хотя мало кому нужный. Это не помидор, которых идет три штуки на серебряное кольцо. Но роза, хоть и редкость, нужна не каждый день и не всем. Вор – если его можно назвать вором – оказался честным, оставил сверх положенной цены серебряное кольцо – вроде платы за беспокойство.

– Прокляты! – захрипел дед Андрей. – Роза – талисман, защищала! Мор и голод… Так всегда.

Ангелина изменилась в лице. Такими словами напрасно не разбрасываются! Пусть старик наполовину сумасшедший – все равно нехорошо накликать беду на поселок.